«Ради Нее благословятся все роды земные»

В доме Иоакима, пожилого уже мужа, человека умного, зажиточного и тем знаемого в Назарете, стояла звенящая тишина, только изредка нарушаемая ревом скота с заднего двора.

Самого хозяина уже несколько дней не было дома – никто особо не распространялся об этом, но все и так знали, что седовласый старец отправился в пустыню. «Грехи вымаливать», – шептались слуги. «Проклятие бесчадия на головах их», – таинственно переглядывались соседи.

Анна, жена Иоакима, с недавних пор почти не показывалась на улице, практически все время проводя в молитве. Женщина мудрая, тихая и смиренная, она была хороша той спокойной красотой, которой были столь явно отмечены жены ее священнического рода, и годы только облагородили ее внешность. Назаретяне уважали Анну. Она как-то умудрилась прожить столько лет, так ни разу и не поссорившись ни с соседями, ни с многочисленной прислугой. Господь даровал ей необыкновенное спокойствие, которое с первой минуты общения передавалось и собеседнику и могло умирить самую склочную кумушку, прибежавшую посплетничать на гостеприимный порог соседского дома.

Чета Иоакима и Анны жила в Назарете много лет. Небольшой неприметный городок на откосе одной из гор около Эздрелонской долины немного севернее Иерусалима почему-то не снискал себе доброй славы. Даже евреи с презрением отзывались о нем, говоря: «Из Назарета может ли быть что доброе?» Но благочестивые супруги особо не беспокоились подобными пересудами: жили по закону Моисеевому, уважая и друг друга, и соплеменников, и даже собственных слуг. Богатство (Иоаким имел большое количество скота) и положение в обществе никак не мешало им быть людьми богобоязненными и милосердными.

Теплота, с которой супруги относились друг ко другу, умиляла всех, кто хоть раз переступал порог их дома. Тем более непонятным было то, что Бог не благословил своих верных потомством. И когда в молодые годы Иоаким и Анна не теряли надежды в ожидании чада, то с каждым седым волосом этой самой надежды становилось все меньше и меньше.

Иоаким, казалось, смирился и внешне никак не показывал своей боли. Только изредка кто-то из прислуги видел, как хозяин украдкой, вытирая слезы, нежно гладил по курчавой головке очередного отпрыска кого-то из пастухов, угощая вкусненьким. Да еще примечали, что даже самых отъявленных маленьких проказников он никогда не наказывал за их шалости, пускай они случались и прямо на его глазах. Тихо качал головой, что-то шептал на ухо и своей медленной походкой уходил в дом.

Анна, как женщина, больше давала волю чувствам, но на людях никогда не показывала слез. На время утехой ей была племянница, Елисавета, милая и живая девчушка, жившая с родителями неподалеку. Но, возвращаясь в дом, Анна слышала эту тишину, видела пустые комнаты, и глаза сами по себе становились предательски влажными. Сколько коленопреклонных молитв несчастной женщины слышали эти стены? Сколько было горячих прошений, сколько слез она пролила? Об этом знал только Господь, да Иоаким все чаще просыпался посреди ночи не то от стона, не то от шепота жены. Как всегда, она стояла на коленях в углу спальни и воспаленными от слез глазами, не видя ничего перед собой, смотрела на огонек свечи. Вставал, забирал в постель, тихонько, как маленькую девочку, гладил по голове и заботливо укутывал в покрывало. А потом опять просыпался от ее истовых молений.

И так из года в год. Иоаким, хоть и был искренне верующим человеком, порой не понимал, откуда Анна берет силы для этих ночных бдений, как ее сердце не пускает в себя уныние. Какой огромной силы должна быть вера в этой хрупкой внешне женщине? Недоумевал и от этого еще больше любил ее. И с удвоенной силой молился в храме, и еще большую милостыню раздавал неимущим, и еще богаче была его жертва Богу. В последние годы, смотря на свои почти белые седины и на паутинку морщинок под ясными глазами Анны, Иоаким почти разуверился в том, что Господь слышит их молитвы. Но где-то в глубине сердца живым угольком еле-еле теплилась надежда на Его милосердие. И он снова и снова взывал, молил и просил.

Вчера, как и всегда, Иоаким спешил в храм, чтобы принести жертву Богу и опять воззвать к Его милости. Уже на пороге храма, кланяясь знакомым, он услышал насмешливый окрик и, не оборачиваясь, узнал Рувима, храмового книжника:

– Не надлежит тебе участвовать в жертвоприношениях, предлагаемых Богу, ибо не благословил тебя Бог и не дал тебе потомства в Израиле!

Иоаким беспомощно посмотрел по сторонам. Взгляды присутствующих словно вторили Рувиму. Старец выбежал прочь. Слезы заливали глаза. Сначала бежал, потом, когда дыхание забилось, быстро пошел (откуда только и брались силы) подальше от Иерусалима, в пустыню, к своим стадам. На вопросы пастухов ответил спокойно, но кратко, и те сами поняли, что хозяина сейчас лучше не трогать. А Иоаким, отойдя немного в сторону, упал на колени и дал волю слезам. Вопил к небесам и сам не слышал своего крика, поднимался и бежал вперед, не отрывая взора от лазурной вышины, потом падал и снова бежал, и снова, и снова. Пастухам, смотрящим за стадами на небольшом возвышении, была хорошо видна худощавая фигура, мечущаяся в песках. Казалось, что их всегда сдержанный и спокойный хозяин тронулся умом. Иоакиму и самому казалось, что он теряет рассудок от горя и безысходности.

– За что, Господи? За что? Где я так прогневал Тебя? – с горечью шептал он к небу, но ответа не слышал. Немного успокоившись, старец углубился в молитву и свысока казался сухой ветхой корягой, каким-то чудом оказавшейся среди песка и жиденькой пожелтевшей травы.

Анна узнала о случившемся от служанки. Сердце сжалось от боли, но глаза оставались сухими. Поправила сбившееся покрывало и вышла на улицу. Полдень залил ярким солнечным светом весь двор, и только сад казался пристанищем тени и хоть какой-то прохлады. Анна жестом остановила служанку, направившуюся было следовать за ней, и одна присела под сенью лаврового дерева. Смятение охватило сердце. Из раздумья женщину вывел слабенький писк. Анна подняла голову и увидела среди ветвей лавра гнездо, где весело копошились едва оперившиеся птенцы. «Даже птицы дают потомство», – в исступлении прошептала Анна. Этот зримый укор ее бесплодию был последней каплей, переполнившей чашу страдания несчастной. Она подняла взор к небу и с горечью прошептала:

– Господи Боже всемогущий, давший потомство и плодородие всякой твари, и зверям, и змеям, и рыбам, и птицам, давший им радоваться на своих детенышей! Я приношу Тебе благодарность, ибо Ты приказал мне одной быть лишенной милостей благости Твоей, ибо Ты знаешь, Господи, тайну моего сердца, и я сотворила обет от начала пути моего, что, если Ты дашь мне сына или дочь, я посвящу их Тебе в Святом храме Твоем.

Прошло несколько дней. Иоаким так и не возвращался. Анна, которая и до этого не особо часто появлялась на людях, теперь вовсе не выходила из опочивальни. Уныние ушло, так и не войдя в ее сердце – женщина стала еще усерднее молиться Богу о даровании ребенка. Служанка тихонько сидела в уголке, стараясь ничем не потревожить госпожу. В один из таких дней и так залитая полуденным солнцем комната внезапно озарилась неземным светом. Анна, стоящая на молитве, упала ниц.

– Твоя молитва услышана Богом, – послышались слова небесного посланника, – и ты зачнешь и родишь дочь благословенную, выше всех земных дочерей. Ради Нее благословятся все роды земные. Нареки Ее Мария.

Анна, затаив дыхание, склонилась перед Ангелом:

– Жив Господь Бог мой! Если у меня действительно родится дитя, то я отдам его Господу на служение. Пусть оно служит Ему, восхваляя Его имя во всю жизнь!

Ангел исчез так же внезапно, как и появился, а изумленная Анна встала на ноги. Мысли роились в голове, как дикие пчелы. Окликнула служанку, велела собираться, а уже через час в сопровождении нескольких слуг покинула Назарет. Те недоумевали, но не смели перечить госпоже, а она шла, будто не помня себя. У Золотых ворот столкнулась с Иоакимом, который так же в сопровождении слуг, несущих щедрые дары, спешил в город.

– Иоаким, ты вернулся! – бросилась к мужу Анна. Тот, прямо на улице, сбивчиво и радостно стал рассказывать ей о возвещенном ему Ангелом. Анна, слушая супруга, счастливо улыбалась.

Такая же счастливая улыбка не оставляла ее лица и в последующее время, когда радостная Анна, бережно, словно драгоценный сосуд, носила свой округлившийся стан по дому. Она, будто сама себе не веря, постоянно прислушивалась к нежным шорохам малыша в утробе. Соседки, забегая с гостинцами проведать будущую мать, хитро улыбались, рассматривая откуда-то взявшиеся веснушки на ее щеках:

– Вот точно будет девочка!

Анна смеялась, а сама не уставала возносить благодарение Господу за столь долгожданный дар. Радостная улыбка не оставляла ее лица и в миг, когда усталая, но такая счастливая, она взяла на руки розовощекий маленький сверток с их сокровищем – новорожденной Марией. Дрожащими руками Иоаким принял от жены теплый комочек, тихонько посапывающий крошечным носиком. «Благодарим Тебя, Господи!» – не сговариваясь шептала чета.

Оставим праведных старцев на этом моменте наивысшего счастья – на склоне дней познавших радость родительства. Пусть и не ведают они, Кто сладко спит на их руках. Пусть не знают, что уготовано Ей – от блаженной тиши вифлиемской пещеры до ужаса Голгофы; от высоких ступеней иерусалимского храма до Успения на руках Сына. Пусть будут счастливы в своем неведении, праведные богоотцы Иоаким и Анна, ведь на их руках безмятежным сном младенца дремлет Та, Которой Благословятся все роды земные.

Читайте материалы СПЖ теперь и в Telegram.