Восток – запад. Два образа веры.
У Мартина Бубера есть книга «Два образа веры». Название это, конечно же, не случайно. Ведь несмотря на то, что написал Бубер, существует действительно «два образа веры», «два способа веры», даже скорее «два способа религиозного мышления» – восточный и западный. Они отличаются в корне, самом своем основании, в самой сущности своей. Это два разных взгляда на мір, и третьего не дано, хотим мы этого или не хотим.
Даже атеизм может быть восточным или западным. Причем «восток» или «запад» – это не географические термины, не место дислокации, определяющее то, находится ли человек в Испании или в Каппадокии, нет, это термины интеллектуальные, определяющие то, КАК человек воспринимает действительность. И как таковые, они могут быть присущи кому угодно. (Нужно предупредить, что эти термины ни в коем случае не являются «уничижительными» (запад), или наоборот «возвеличительными» (восток). Они используются как технически необходимые слова для того, чтобы попытаться определить различие, заключающееся в «двух образах веры»).
Не надо думать, что православные христиане всегда «восточные». Нет, ПРАВОСЛАВИЕ – это восточное христианство, а православные могут быть и «западными». Именно это мы часто наблюдаем и в себе, и вокруг себя: преобладание «западного» способа мышления над «восточным». Оно и понятно – «по-западному» как-то легче, проще, вольготнее, понятнее, а вот «по-восточному»... Ну, что ж, тут надо потрудиться. Итак, чем же все-таки отличаются «Восток» от «Запада»? Что можно выделить и подчеркнуть в них?
Отличительным по своему значению тут является почти все. Например, на какую икону мы смотрим во время молитвы, в некоторой степени определяет смысл и наполненность ее. Определяет даже само мировоззрение. Молитва, и это мы читаем у святых отцов, действительно зависит от зрительных образов. Правда, зависимость эта не в присутствии их (образов), а как раз в их отсутствии. Поэтому, подвижники и молятся «в закрытой клети», то есть, буквально «смежив» глаза и опустив голову на грудь. Конечно, ТАКАЯ молитва невозможна сразу, и тщащийся приобрести ее без должного опыта, как вор и разбойник «прелазит инуде». Подвиг нужен. А для нас, современных «человеков», неоценимым является подвиг храмовой молитвы. Без храма, без того самого «стояния», когда и «ноги болят», и «спину ломит», мы не только никогда не научимся молиться, но и не ощутим вкус, или если хотите, аромат молитвы.
Храмовая молитва должна в первую очередь помочь пресечь бурю помыслов. Что есть мышление? Совокупность образов. Мы думаем не словами, мы думаем картинками, картинами или даже целыми полотнами. И вот храм представляет нам иную реальность, ту, которую мы в жизни повседневной не встретим – реальность святости. В каждой иконе мы видим реализацию той заданности, которая изначально была дарована (да-да, именно «дарована») Богом человеку – «сотворим по образу Нашему и по ПОДОБИЮ Нашему». Святость же как суть, как бытие, как действительное присутствие была явлена в Иисусе Христе. Каждая икона, каждый святой в Православной Церкви несет в себе Христа, в каждом запечатлен Лик Его. «Будьте же святы, яко и Аз Свят Есмь», – говорит Господь, а апостол Павел продолжает: «подражайте мне, яко же и аз Христу»... Стоя в храме, мы, как кровоточивая жена, дерзаем прикасаться Христу. «И тотчас ста ток крове ея», – сказано в Евангелии. Так же и мы, прикасаясь ко Христу, должны ощутить, как «ста (остановился) ток (течение) помыслов наших». Храм учит нас собранности. Без этого нет молитвы. Поэтому еще раз повторюсь: имеет огромное значение то, на КАКУЮ икону мы смотрим во время молитвы.
В православном храме любая икона (каноническая) – икона Христа. Но скажут: мы ведь видим великомученицу Екатерину, мученицу Татиану, или святого праведного Иоанна. Да-да, совершенно верно, видим. Но через них, даже сквозь них, мы усматриваем в первую очередь тот Образ, по которому, как по образцу, создан человек – Христа. Индивидуальность святого при этом, не теряется, не исчезает, но она, как воля человеческая перед Волей Божией, отступает, или даже не так – УСТУПАЕТ, занимает положенное ей место подле Христа, у ног Его. Поэтому в православных иконах максимальный аскетизм и отрешенность от мира явлены в такой степени: мір должен быть пронизан святостью, и он пронизан нею, но увидеть это мы можем только в храме. Если в центре всего «я», мое эго, мое «все» – тут нет места Христу.
Канонические иконы похожи. Но подобность эта не стиль, не отсутствие вкуса или индивидуальности художника, это подобность Христу. Канон выступает своего рода формой, рамкой, не ограничивающей свободу, а скрепляющей концы, связующей все воедино. К этому «все» относится не только изображение, но слово и звук. Слово должно быть канонично, и не только с языковой точки зрения, но в первую очередь интонационной и звуковой. Поэтому в церковной молитве и преобладают речитативные интонации, которые обобщают молитву, одновременно делая ее личной. Если чтец начнет вкладывать в чтение свои чувства, свои эмоции, то тогда вся церковь будет переживать то, что переживает он – боль, скорбь, радость. Поэтому и читает он так монотонно – молитва должна быть общей. В то же время, это ровное чтение не насилует наш личный молитвенный настрой, не заставляет нас испытывать именно «это» чувство – мы остаемся сами собой.
В церкви важен текст, потому что именно он воздействует на ум, а не мелодия, которая воздействует на чувства. Текст – это внутреннее, мелодия – внешнее. Нельзя сказать, что внешнее не важно, но оно не должно преобладать.
Таким образом, еще раз повторюсь: наша индивидуальность, наша личность во-христовляется, становится со Христом и во Христе. «Во Христа крестистеся, во Христа облекостеся», – поет Церковь вместе с апостолом Павлом. И предельным, то есть краеугольным выражением этой «жизни во Христе» есть икона. Торжество Православия есть торжество иконопочитания.Не то мы видим в западных иконах, или иконах, хотя и восточных по некоторым признакам, но не канонических по внутреннему содержанию, по основной, так сказать, мысли.
{gallery}0001_photo/2015/08/31/magdalina::::2{/gallery}
Так, главный праздник у западных христиан это, бесспорно, Рождество Христово. Но, в то же время, само событие Рождества, сам факт, как-то стушевывается, никнет перед менее значительными сопутствующими ему моментами. Так, на западных иконах Рождества едва ли не центральное место занимают быки и агнцы, «своим дыханием согревающие» Богомладенца Христа. Мне кажется, что не будь этих животных на иконе, она для Запада была бы неполноценной. Даже отсутствие Божией Матери не было бы столь заметным, как отсутствие волов... Может, это и следует расценивать как попытку показать, что неразумные твари оказались более восприимчивыми к Пришествию в мир Христа, чем те «разумные» люди, которые не впустили Святое Семейство на ночлег. Да и в конце концов, те же животные изображаются и восточными иконописцами... Оно так, действительно изображаются, но... Но в восточных иконах имеет значение, например, и размещение того или иного сюжета (в центре, на периферии и т.д.), и размер изображаемого лица или события. И как не трудно догадаться, в центре канонической иконы Рождества всегда изображается Божия Матерь и Младенец Христос, а те же быки находятся где-то там, на периферии, на заднем плане, и размер их намного меньше центрального образа, и вообще, даже если бы их там и не было, смысл иконы от этого бы не только не исчез, но и не умалился. На Западе же они буквально, извините за выражение, «лезут в кадр», и это, по-моему, не случайно. Где-то я встречал мысль, что агнцы «приветствовали» Рождество потому, что оно должно было прекратить потоки жертвенной крови при храме Соломоновом. Больше не надо закалать овец и быков, потому что единственная Жертва – Христос. И Восток, и Запад соглашается с этим. Правда, Запад шепотком прибавляет: «Раз овечки больше не нужны, то мы их заберем, нам они пригодятся...»
{gallery}0001_photo/2015/08/31/rozhdestvo::::2{/gallery}
Эта увлеченность материальным благосостоянием выражается и еще через один, достаточно значимый для западного благочестия сюжет, а именно – «Поклонение волхвов». Здесь важен даже не сам факт Рождения Сына Божьего, не Пришествие Его в мір, а то, что важная часть міра склонилась перед Христом. Пастухи Запад не интересуют – «Подумаешь, несколько овцепасов пришли к Богомладенцу! Нам не они нужны, нам царей подавай... А этих мы и так приведем, хотят они того или не хотят...» И наверное, не случайно для Запада так важно видеть в волхвах царей. «Три славнії царі, звідки ви прийшли?», – поется в колядке несомненно западного происхождения. Восток видит в волхвах мудрецов. А Запад видит в них Владык мира, не поклонившихся Ироду, но «припавших» перед Христом – символом власти, склоняющих свои главы, в конечном итоге, уже не перед Христом, а перед тем, кто остался на Западе «вместо» Него, перед «викариусом Христи», «наместником Христа». Западу нужна власть. Востоку – мудрость.
{gallery}0001_photo/2015/08/31/Ioann::::2{/gallery}
Это, опять же, не случайно. Власть дает иллюзию твердого, четкого обладания хоть чем-то. Она видна, заметна, открыта. И потому на Западе преобладает именно внешнее, индивидуальное. Все эти взгляды святых, исполненные не молитвенного, а скорее театрального, рассчитанного на публику умиления, все эти глазные яблоки, зеницами устремленные вверх, ничего, кроме полного паралича воли не вызывают. Смотря на западные иконы, молиться не хочешь, тут не соблазниться бы, не поползнуться. И если в иконах восточных дух просвечивает плоть, то тут, на Западе, полная победа плоти – за сложенными руками и обнаженными бедрами духа и не видно. Все построено на «своем», и самое главное – на телесном, материальном. Кажется, что красота плоти должна свидетельствовать о красоте души – может именно это думали те, кто расписывал готические соборы. Но на деле эта самая «красота» душу только развращает, или в лучшем случае «вгоняет в краску».
На западных иконах изображается мір не преображенный, тот мір в котором нет места Христу. Христос не вмешивается в него, Он, как в «Великом Инквизиторе» Достоевского, только «мешает» осуществлению всех планов этого міра. Он, в конце концов, ему, міру, не нужен. Тут – не Христос в центре, тут концентрация на себе. И поэтому главная задача – не соединение со Христом через покаяние и умаление себя, а главная задача – поразить воображение, заставить взыграть чувственную сферу. Вопрос: зачем? А затем, что слезы на глазах видны лучше, чем плач души, а орган звучит громче, чем чтение Псалтыри... Запад хочет поразить мир, явить ему Христа во «славе». Буквально заставить, не уверовать, а ПРИЗНАТЬ, что Бог есть. Отсюда все эти «доказательства существования Бога» Фомы Аквината, отсюда и конкистадоры, и хрестовые походы, и инквизиция... Запад по сей день задает один и тот же вопрос: «Господи! Что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не міру?» (Ин. 14,22). И для Запада не важно, что Его пришествие уже было явлением, но явлением Бога Смиренного, Бога Распятого... Такой Бог не нужен Западу. Ему нужен Бог, метающий громы и молнии, а не Бог торжествующий силой крестною. Ему нужен Зевс, а не Христос. Психология Запада – это психология Воанергес, сынов Громовых. И если Иаков и Иоанн смогли преодолеть этот соблазн, соблазн силы, то западное христианство, а вслед за ним и то восточное, которое подпало под влияние Запада, так и «заматорели» (закостенели) в нем... «Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал?» (Лк. 9,54), – с умоляющим видом вопрошают они. И как же им хочется, чтобы Христос сказал: «Да, сделайте! Сожгите!». И ведь делали, и ведь жгли... Но... «Но Он, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа» (Лк.9.55). А мы знаем?...
{gallery}0001_photo/2015/08/31/dooms_day::::2{/gallery}
