7 таинств Церкви: чем исповедь отличается от покаяния
Покаяние – это не благодать в обмен на усилие, не прощение в силу словесного признания себя грешником и не решение психологических проблем. Так что же такое – покаяние?
Покаяние – наиболее знакомое и, если так можно выразиться, привычное таинство. В отличии от Крещения и Миропомазания оно может совершаться многократно, в отличии от Евхаристии требует менее напряжённой подготовки, а в отличии он Елеосвящения не предполагает состояния, которое могло бы быть несвойственно человеку в течение долгого времени.
Но в то же время, как и любое другое таинство, Покаяние – это вовсе не благодать в обмен на усилие, не прощение в силу словесного признания себя грешником и не средство решения психологических проблем.
Таинство Покаяния зародилось в Древней Церкви как таинство примирения. Здесь важно отметить, что свойственное многим сегодняшним христианам понимание греха как преступного действия против Бога и Его Закона, Древней Церкви свойственно не было. Таинством прощения грехов считалось, прежде всего, Крещение. Крестились в ту пору, по преимуществу, взрослые люди, решившиеся на этот шаг не спонтанно, а обдуманно и всерьёз. Прошедшие длительную (от года и дольше) подготовку, знающие, что вступают в общность тех, кто за веру гоним и кого жизнь по вере ставит вне закона.
Свойственное многим сегодняшним христианам понимание греха как преступного действия против Бога и Его Закона, Древней Церкви свойственно не было. Таинством прощения грехов считалось, прежде всего, Крещение.
Крестившийся твёрдо знал: в жизни после Крещения не должно быть места греху. Обещающий, по слову апостола Богу добрую совесть, должен быть верен своему выбору. В этих условиях Таинство покаяния служило не для еженедельного прощения мелких прегрешений каждого дня, а для восстановления отпадших грехом в единстве с Церковью.
Само представление Древней Церкви о грехе было в корне отлично от привычного нам. Грех не воспринимался как единичное или систематичное преступление Закона Божьего. Церковь видела в грехе, прежде всего, отчуждение человека от Бога. Лишение человеком себя благодатной жизни в Боге.
Вполне понятно, что в подобном осмыслении греха акцент делался не на конкретные поступки, а на грех как на явление, присутствующее или, напротив, отсутствующее в жизни человека. Согрешивший воспринимался как отпавший от церковного единства. Его покаяние не могло быть воспринято как одномоментное действие. Отчуждив себя от общения Церкви, согрешивший терял возможность участия в Евхаристии и даже предстояния вместе с верными. Внешним образом покаяния становилось восхождение: от предстояния вне собрания к предстоянию сначала отдельно от верных, потом совместно с ними и, наконец, к совместному участию в Евхаристии. Очевидно, что этот процесс был далеко не быстрым, покаяние занимало долгое время и то, что мы сейчас называем исповедью, лишь венчало этот процесс.
Согрешивший воспринимался как отпавший от церковного единства. Его покаяние не могло быть воспринято как одномоментное действие. Отчуждив себя от общения Церкви, согрешивший терял возможность участия в Евхаристии и даже предстояния вместе с верными.
К нашему времени многое изменилось. И, что хуже всего, изменилось понимание греха. От его сути – барьера между Богом и человеком, отчуждения человека от благодатной жизни в Боге, это понимание ушло далеко в сторону – в грехе стали видеть банальное нарушение заповедей.
Мало кто из современных священников не сталкивался с уродливым явлением: не в меру ревностный прихожанин исповедуется вечером, накануне Литургии, затем утром, вначале Литургии или перед ней. Однако и этого ему мало, он стремится попасть на исповедь ещё и ближе к концу Литургии, чтобы, как он думает, максимально очистить душу перед тем, как причаститься…
Но разве возможно приступить к Христовой Чаше чистым? Не этот ли самый прихожанин следующую свою исповедь начнёт с грехов, совершённых, пусть даже мысленно, непосредственно у самой Чаши? Не его ли, с позволения сказать, «духовная жизнь», самозабвенный, изматывающий, бесконечный бег на месте, где годами не изменяется не только ни один из регулярно исповедуемых грехов, ни даже порядок, в котором эти грехи называются?
Отчего так? Оттого, что подлинное покаяние, с осознанием греха как пропасти между человеком и Богом, с жаждой воссоединения с Богом в Его благодатной жизни, с готовностью к полной перемени образа жизни, подменяется примитивной интроспекцией чистюли: максимально вычистить душу к определённому моменту и всё. И неважно, что процесс выискивания и вычищения ни в коей мере не касается глубин души, что никакой серьёзной перемены, по сути, не происходит, что по прошествии означенного момента вновь начнётся накопление всё тех же грехов… исповедь превращается в самодостаточный, одномоментный акт, полностью подменяющий собой покаяние и, при этом, абсолютно чуждый ему.
Подлинное покаяние, с осознанием греха как пропасти между человеком и Богом, с жаждой воссоединения с Богом в Его благодатной жизни, с готовностью к полной перемени образа жизни, подменяется примитивной интроспекцией чистюли: максимально вычистить душу к определённому моменту и всё.
Другая современная беда – превращение исповеди в средство решения психологических проблем. Если условный «чистюля» занят только тем, чтобы назвать как можно больше грехов, то человек, пришедший на исповедь с желанием решить проблемы, о грехах может вообще не думать. У него наготове целый перечень проблем: внешних, отношенческих, душевных и любое сказанное священником слово рождает у него массу вопросов. Собственно, он и воспринимает исповедь как попытку развязать замысловатый морской узел из переживаний, вопросов и проблем. Он готов посвятить этому сколько угодно времени, но, вместе с тем, совершенно не готов к какому бы то ни было действию, если это действие не сделает за него священник. Поскольку единственная перемена, которой готов такой «кающийся», это перемена без его участия, то употреблять здесь слово «покаяние» совершенно излишне.
Для того, чтобы покаяние не выхолащивалось, не сводилось к механическому перечислению грехов, не подменялось псевдодуховной «психотерапией», нам, прежде всего, необходимо вернуться к изначальному, подлинно церковному, пониманию греха.
Грех – это всегда акт противления Богу. Согрешая, мы лишаемся участия в той божественной «жизни с избытком», которая дарована нам Христом. Лишение это происходит по двум причинам.
Грех – это сознательный отказ от жизни, выбор в пользу смерти и тления.
Во-первых, противящийся Богу не может пребывать в единстве с Ним. Во-вторых, Бог – Источник жизни для всего сотворённого. И противопоставляя себя Ему, мы отгораживаемся от Того, Кто дал нам жизнь и поддерживает в нас жизненные силы. Следовательно, грех – это сознательный отказ от жизни, выбор в пользу смерти и тления. Именно таким пониманием греха проникнуты молитвословия Великого поста. О покаянии как о преодолении греха именно в этом смысле говорит древняя аскетическая традиция.
Осознание глубины собственного отчуждения от Бога и жажда воссоединения с Ним полагают начало покаянию. В этом процессе присутствуют и самопонуждение, и воздержание, и терпение, и рассуждение, и вера. Венчает процесс то, что мы привыкли называть изменением ума – полное переосмысление отношения к греху, когда привычное становится ненавистным, оправданное – неприемлемым, любимое – противным. Совершению этого внутреннего таинства служит таинство церковное, состоящее из молитв, исповедания и разрешения.
Исповедь постоянно сопровождает покаянное преображение души, исповедью подводится его итог, в исповеди же кающийся и получает разрешение, свидетельствующее о его восстановлении в достоинстве христианина, о его воссоединении с Церковью, о его причастности жизни в Боге.
