«Бояться нечего: последнее слово не за смертью, а за жизнью»

Это было в концлагере Равенсбрюк, почти в самом конце войны. До победы оставалось чуть больше месяца. Утром 31 марта во время одной из очередных «селекций» была отобрана группа заключенных для отправки в газовую камеру. Одна из узниц, еще совсем молодая девушка, девятнадцати лет, начала кричать и биться в ужасе близкой смерти.

Из группы тех, кого в этот день миновала страшная участь, к ней вышла невысокая пожилая женщина, обняла ее и сказала: «Не бойся, последнее слово не за смертью, а за жизнью. Бояться нечего». И пошла вместо нее на смерть.

Этой женщиной была русская поэтесса Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, известная всему миру под именем матери Марии. Люди, хорошо знавшие ее, говорили, что трагический конец матери Марии вполне соответствует всей ее подвижнической жизни: безграничной любви к человеку и – безграничной вере. В этом году исполняется 75 лет со дня ее мученической кончины.

*   *   *

Когда-то, еще в 1934 году, в одной из записных книжек мать Мария оставила такую запись: «Есть два способа жить. Совершенно законно и почтенно ходить по суше – мерить, взвешивать, предвидеть. Но можно ходить по водам. Тогда нельзя мерить и предвидеть, а надо только все время верить. Мгновение безверия – и начинаешь тонуть». Без сомнения, Мать Мария придерживалась именно второго из названных способов.

Но такая вера не дается сама по себе. И, если всмотреться в жизнь матери Марии пристальней, то станет видно, что ее возрастание в вере было настоящим ежедневным подвигом.

Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (урожд. Пиленко) родилась 8 декабря 1891 года в Риге. С детства она увлекалась стихами Лермонтова, Бальмонта, Блока. В 15 лет ее постиг первый страшный жизненный удар – неожиданно умер отец. «Эта смерть никому не нужна. Она несправедливость. Значит, нет справедливости. А если нет справедливости, то нет и справедливого Бога. Если нет справедливого Бога, то значит и вообще Бога нет», – так переживала она эту трагедию. Ее детский мир пошатнулся. Воспитанная, как она сама признавалась, в «пламенной вере и любви к Богу», она на какое-то время потеряла опору в жизни.

Елизавета поняла, что кружева утонченных литературных и философских прений – не ее путь. Она хотела жить, а не довольствоваться разговорами о жизни.

Потом был переезд с матерью в Петербург. Замужество. Вечера в знаменитой «башне» Вячеслава Иванова. Знакомство с Блоком. Увлеченность революционными идеями. Но очень быстро Елизавета поняла, что кружева утонченных литературных и философских прений – не ее путь. Она хотела жить, а не довольствоваться разговорами о жизни.

«Все были за революцию, говорили самые ответственные слова. А мне еще больше было обидно за нас. Ведь никто, никто за нее не умрет. Прокричат всю ночь – до утренней яичницы – и совсем не поймут, что умереть за революцию – это почувствовать настоящую веревку на шее… И жалко революционеров, потому что они умирают, а мы можем только умно и возвышенно говорить об их смерти», – так писала она много лет спустя в статье «Встречи с Блоком».

Потом была революция, гражданская война. В 1923 году встал вопрос об эмиграции. В эмиграцию Елизавета следовала обычным для многих беженцев путем. Сначала – на юг, в Грузию, потом – в Константинополь, затем в Белград, и наконец – в Париж. К тому времени ей был 31 год, Елизавета была замужем и имела троих детей. Младшая дочь Настя родилась уже в Белграде, во время короткой передышки на этом долгом пути на чужбину.

Именно с болезнью и смертью Насти 7 марта 1926 года в Пастеровском институте в Париже и связан тот внутренний переворот, из которого и родилась монахиня Мария. Или правильней сказать – мать Мария.  

«Разбитое сердце становится шире»

Когда-то, еще в конце 19 века, гениальная американская поэтесса Эмили Дикинсон в одном из писем написала короткую фразу: «Разбитое сердце становится шире». Думаю, эти слова можно в полной мере отнести к матери Марии.

В разговоре с писательницей Татьяной Манухиной она так передавала все, что с ней случилось:

«Я не знаю, говорила ли я вам о смерти моей второй дочери. Она умерла в клинике Пастеровского института. Маленькая… ей было 4 года… И вот, когда я шла за гробом по кладбищу, в эти минуты со мной это и произошло – мне открылось другое, какое-то особое, широкое-широкое, всеобъемлющее материнство… Я вернулась с кладбища другим человеком… Я увидала перед собой новую дорогу и новый смысл жизни: быть матерью для всех, всех, кто нуждается в материнской помощи, охране, защите. Я говорила со своим духовником, семьей, потом поехала к митрополиту».

Она принимает не совсем ожидаемое для всех, кто ее знал, решение – принять монашество. Нужно сказать, что монашество само по себе не было ее целью. Как писал митрополит Евлогий, «монашества в строгом смысле она не только не понимала, но даже отрицала». И называла свою деятельность «монашеством в миру».  

«На Страшном Суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных поклонов...»

Постриг состоялся в марте 1932 года. Она была наречена Марией в честь преподобной Марии Египетской и могла с полной ответственностью сказать, что наконец-то нашла тот путь, который искала, о котором писала у постели умирающей дочери: «О чем и как не думай, – большего не создать, чем три слова: «любите друг друга», только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть… Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет… На Страшном Суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли голого, посетила ли больного и заключенного в тюрьме. И только это спросят».

И мать Мария начинает действовать. С помощью своих друзей и при финансовой поддержке митрополита Евлогия она арендует небольшой особняк на улице Сакс, где появляется первое общежитие для русских со столовой и домашней церковью. Здесь находят приют все, кому некуда идти, кто отчаялся найти работу и поддержку. Через два года в доме на улице Лурмель Мать Мария устраивает женское общежитие. Затем на улице Фор оборудует дом для одиноких мужчин, на улице Франсуа Жерар – дом для семейных. В небольшой усадьбе под Парижем устраивает санаторий для больных туберкулезом. Здесь же со временем обустраивается и дом для престарелых из среды русских эмигрантов.

Денег всегда не хватает. Помощи – большой, реальной – ждать неоткуда. Все складывается как-то по крохам, по крупицам. Но в конце концов каким-то невероятным чудом каждое дело обустраивается.

«Ничего, увидим, – говорит Мать Мария. – Надо уметь ходить по водам. Апостол Петр пошел и не утонул же. По бережку идти, конечно, верней, но можно до назначения не дойти. Нет, нет, надо уметь ходить по водам».

Она ездит по домам для умалишенных, отыскивает и вытаскивает оттуда русских. Вполне здоровых людей, вынужденных оставаться там только потому, что им некуда идти

В этом хождении по водам и заключается главный принцип ее жизни. В вере и непрестанной работе. В общежитии на Лурмель нет кухарки? Она оправляется на кухню. Некому пойти на рынок? Она берет тачку, мешки и спешит на рынок. Со временем у нее даже складываются определенные отношения с рыночными продавцами. Ей за копейки, а то и вовсе даром отдают все, что не продалось, потерявшее товарный вид.

В это же время она взваливает на себя и вовсе непосильную по тем временам задачу – ездит по домам для умалишенных, отыскивает и вытаскивает оттуда русских. Вполне здоровых людей, вынужденных оставаться там только потому, что им некуда идти.

В свою деятельность Мать Мария вовлекает и детей – Гаяну и Юрия. В общежитии на Лурмель она устраивает религиозно-философские семинары, литературные вечера, читает стихи любимых поэтов. Эта ее деятельность не ограничивается исключительно Парижем. Она выступает с лекциями, организует беседы с литераторами и поэтами, ездит по городам Франции с миссионерскими докладами, многие из которых заканчиваются личными беседами, почти исповедями.

«Я спешила на вокзал, – писала мать Мария о своей поездке в Марсель, – нагоняет меня один из моих собеседников. Пошли вместе. «Знаете, – вдруг говорит он, – я нынче утром решил бесповоротно: сегодня покончу с собой… Ваш приезд помешал, но это только временно. Жить так, как живем – абсурд». Я набросилась на него со всей силой убеждения, на которую только в ту минуту была способна. Было ясно, оставлять его в этом состоянии нельзя.

«Сегодня же вы уедете со мной в Тулузу, – сказала я решительно, – там есть семья, мои друзья, у них и поселитесь, а позже видно будет, как вам устроиться.» Вечером мы уехали. Я понимала, что из трагического положения ему самому не выйти. Тогда же увезла его в Тулузу и, как больного ребенка, сдала на руки семье С. Эта семья замечательная. Трудящиеся люди малого достатка, но большой любви. Человек попал к ним, как в Царство Небесное».

Многие знавшие ее, как-то не сговариваясь, так и называли ее – одним этим коротким словом – Мать, словно это было самым точным выражением ее внутренней сущности.  

Везде, где бы она ни появлялась, с кем бы ни встречалась, она вела себя так, как будто действительно была матерью – для всех. Примечательно, что многие знавшие ее, как-то не сговариваясь, так и называли ее – одним этим коротким словом – Мать, словно это было самым точным выражением ее внутренней сущности.  

Осенью 1939 года началась Вторая мировая война. Через полгода был оккупирован Париж. В это время дом на Лурмель становится своеобразным звеном французского Сопротивления. Здесь готовят фальшивые свидетельства о крещении для евреев, устраивают для них временные убежища.

«Какой иной могла быть позиция матери Марии в Париже во время немецкой оккупации, как не всецелая, упоительная… исповедническая, демонстративная помощь евреям», – пишет архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской).

«Помогала всем нуждающимся – евреям и не евреям»

Мать Мария была арестована в феврале 1943 года. Ей были предъявлено обвинение в укрывательстве и помощи евреям. На это она ответила: «Помогала всем нуждающимся – евреям и не евреям». По приказу оккупационных властей мать Марию, ее сына Юрия, священника Дмитрия Клепинина отправили в тюрьму.

Два последних года своей жизни она провела в концлагере Равенсбрюк. Но и здесь по воспоминаниям многих узниц она продолжала свою деятельность – поддерживала, утешала, устраивала христианские беседы, доклады о главных событиях из истории Русской православной Церкви. Учила жить даже в этих страшных условиях. Учила, что страдания – только необычная рабочая ситуация, которая отнюдь не перечеркивает жизнь, а наоборот – делает острей переживание каждой минуты.

Даже вид беспрерывно дымящей трубы крематория она использовала, как средство успокоить и утешить: «Только здесь над самой трубой крематория клубы дыма мрачны, а поднявшись ввысь, они превращаются в легкое облако, чтобы затем совсем развеяться в беспредельном пространстве. Так и наши души, оторвавшись от грешной земли, в легком неземном полете уходят в вечность для этой радостной жизни».

В завершение – одно из самых знаковых стихотворений Матери Марии, которое она написала через год после своего пострига.  

Пусть отдам мою душу я каждому,
Тот, кто голоден, пусть будет есть,
Наг – одет, и напьется пусть жаждущий,
Пусть услышит неслышащий весть.

От небесного грома до шепота,
Учит все – до копейки отдай.
Грузом тяжким священного опыта
Переполнен мой дух через край.

И забыла я, есть ли средь множества
То, что всем именуется – «я».
Только крылья, любовь и убожество,
И биение всебытия.

Можно с полной ответственностью сказать – каждое слово здесь не осталось просто написанным на бумаге. За каждой строчкой – огромный груз дел и многие спасенные жизни.   

*   *   *

16 января 2004 года Мать Мария была канонизирована, как преподобномученица, вместе со своим сыном Георгием Скобцовым, Священником Дмитрием Клепининым и Ильей Фондаминским. В 1985 года израильский Яд Вашем удостоил Елизавету Скобцову (мать Марию) и священника Дмитрия Клепинина почетного звания Праведник народов мира.

Я́ко свиде́телей И́стины/ и благоче́стия пропове́дников,/ боже́ственными досто́йно почти́м похвалы́/ Дими́трия, Мари́ю, Ю́рия и Илию́,/ у́зы, страда́ния и непра́ведное осужде́ние претерпе́вшия,// и я́ко му́ченики нетле́нными венцы́ увенча́нныя.