Между разрывом и преемственностью. Размышления о возрождении православного монашества в бывших коммунистических странах

Выступление схиархимандрита Гавриила (Бунге) перед мирянами и интеллигенцией в Просветительском центре кафедрального собора УПЦ в галерее «Соборная» 18 октября 2016 года.

Захватывающий вопрос, на который я долго не мог найти удовлетворительного ответа, заключается в том, каковы причины впечатляющего возрождения Православной Церкви и ее тысячелетнего монашества в бывших коммунистических странах – после бесконечных семидесяти лет безбожного режима, который делал все, чтобы искоренить раз и навсегда православную веру!

Действительно, речь идет о феномене, для которого, бесспорно, напрасно было бы искать параллели в истории христианства! Например, после Французской революции на западе ничего подобного не произошло. В странах, подвергшихся репрессиям со стороны революционной власти, старинное бенедиктинское монашество пришлось восстанавливать при помощи приходских священников, потому что монахи, которые выжили, не вернулись в свои старые аббатства. Традиционное бенедиктинское монашество сохранилось в первоначальном виде лишь в тех странах, которые не пострадали от Наполеоновских подавляющих мер.

Но после фазы буйного расцвета это восстановленное западное монашество, а также монастыри, которые не были закрыты и разрушены, переживают в наши дни суровый кризис, который грозит стать фатальным: без всякого вмешательства извне одно за другим закрываются аббатства, даже те, которые отцы-восстановители с такими усилиями вновь открыли в XIX веке! Этот процесс, в основном тихий, проходит практически незаметно для католических верующих, потому что западное монашество давно уже стало маргинальным явлением в жизни Церкви. Разумеется, оно почитаемо, – но маргинально.

Поскольку Восток и Запад стали ближе друг к другу из-за мощных миграционных потоков православных на Запад, феномен западного секуляризма и его последствия для католической и протестантских Церквей не должны оставлять нас равнодушными! Ведь этот губительный вирус угрожает заразить также и нас, если мы не будем бдить.

Мне кажется, мы наилучшим образом вооружимся против него, если осознаем причины диаметрально противоположного феномена в православном мире: возрождение церковной и монастырской жизни. Как такое возрождение могло произойти за такое короткое время? В чем его, так сказать, «секрет»? Нам это откроет внимательный взгляд на историю первичного монашества.

«Разрыв» традиции или «отрыв» от традиции?

В разговорах с моими братьями-монахами из бывших коммунистических стран я часто слышу сетования: «К сожалению, мы оторвались от нашей собственной традиции! Нам остается только обратиться к нашим афонским братьям, чтобы вновь научиться быть настоящим монахом, ведь их монашеская традиция никогда не прерывалась». Очевидно, в этих сетованиях есть правда: обратиться к афонской традиции – конечно, законно, и даже необходимо. К тому же, в истории православных стран это не является абсолютной новостью! Вспомним о последствиях реформ Петра Великого, которые практически исключили для монахов возможность продолжать истинно монашескую жизнь на своей родине. Наиболее ревностные, как святой Паисий Величковский, подались тогда в княжества нынешней Румынии, где стали желанными гостями.

На Святой Горе они увидели греческое исихастское обновление, которое стало настоящим возрождением монастырской жизни. Достаточно вспомнить патристическую антологию «Добротолюбие», которая на самом деле является лишь вершиной огромного айсберга. Именно этим духом отцы смогли вдохновить основанные ими на чужбине общины. Когда их ученики смогли, наконец, вернуться к отчизне, этот дух истинного монашества, омоложенный влиянием лучшей традиции святых отцов, смог распространиться также в славянских и других странах, где он породил замечательные и хорошо вам известные плоды.

В этой перспективе встает вопрос: что именно это означает, когда в наши дни говорят об «отрыве от монастырской традиции»? Корректно ли говорить здесь об «отрыве»? Не следовало бы скорее говорить о разрыве? Потому что «разрыв» можно залечить, как перелом ноги, но никто не сможет вылечить «отрыв»: отрезанная нога очень скоро разложится, и ее уже не вернуть даже с помощью наилучших средств современных хирургов.

Мне кажется, что те, кто жалуется на «отрыв от традиции», чаще всего имеют в виду отмену монашеских институтов, закрытие и разрушение монастырей. Однако тот, кто так говорит, не видит того, что православное монашество как таковое не было отменено – и не могло быть отменено ни одной супротивной силой этого мира, потому что здесь идет речь о духовной харизме, над которой человек не имеет власти. «Дух Святой дышит, где Он хочет», ни одна безбожная власть не способна Его «угасить». Только Сам Бог может Его «отнять».

Чтобы понять глубинные причины возрождения православного монашества в бывших коммунистических странах, главное, мне кажется, постичь тот факт, который мало кто осознает даже в Церкви: монашество как институт исторически является вторичным явлением относительно монашества как духовного движения!

Но эта фундаментальная данность всегда хранилась в Православной Церкви: монашество является состоянием жизни, посвященной Богу, и для того чтобы принять монастырский постриг нет необходимости вступать в монастырь, как на Западе, где быть монахом означает обязательно быть членом киновийной общины. Именно благодаря этому истинно православное монашество, как видим, оказалось способным пережить отмену институтов и разрушение монастырей, как мы это видели.

По этой же причине после краха атеистических режимов не было необходимости проводить реформу монашества; по крайней мере, реформы монашеских институтов было бы вполне достаточно. А на самом деле произошло возрождение православного монашества, такого, которое существовало всегда, даже в советскую эпоху, хотя и, большей частью, тайно.

В школе святых отцов

Чтобы лучше понять значение того, о чем я только что сказал, и понять влияние этих реалий на возрождение монашества в бывших коммунистических странах, полезно будет обратить взор назад, к истокам монашества. «Отцом отшельников» называют святого Антония Великого, который первым поселился в Египетской Пустыне. Когда, около 271 года, он стал «монахом», он прежде всего совершил то, что позже будет советовать Евагрий монахам своего времени: он начал «изучать пути своих предшественников в добре, чтобы руководствоваться ими». Ведь только таким способом можно избежать коварной опасности «ввести что-то чуждое для нашего пути» и таким образом отдалиться от Христа, Который сказал: «Я есмь путь».

Итак, чтобы жить «по Евангелию», потому что именно таким был его замысел, молодой Антоний прежде всего пошел посоветоваться с подвижниками своего времени, с теми «ревнителями», что жили в ту эпоху в пещерах вокруг селений, но еще не в самой пустыни. Эти «прото-монахи», очевидно, тоже имели своих духовных наставников, и эта преемственность достигала апостольских времен. Только после этого подготовительного этапа Антоний, около 285 года, уединился в Большой Пустыни.

Здесь Бог сотворил из Антония, который преодолел много искушений и умер в 356 году, не только образец всякого истинного монаха, но и духовного наставника тех, кто пришел в его школу, чтобы наследовать его. Действительно, святой Антоний, живя в одиночестве с двумя учениками, очень скоро стал духовным проводником многочисленных монахов, которые жили по одному, по двое или по трое в «монастериях», то есть в кельях, разбросанных по горам и пустыням Египта.

Уже значительно позже, около 320 года, святой Пахомий основал свои киновийные общины. Так родилось монашество как учреждение, которое обрело потом большой и заслуженный успех. Но важно напомнить о том, что святой Пахомий, который родился около 292 года, также начал свою монашескую жизнь как отшельник, и тоже стал учеником опытного старца Паламона. То же самое касается и святого Бенедикта, который, благодаря своему «Правилу», стал отцом западного монашества.

С появлением институционного монашества, с его уставом и архимандритом во главе общины, монахом можно стать, вступив в киновию, а не только пройдя обучение у искушенного старца. Это также давало возможность тем, кто не имел силы жить по Евангелию как «монах», то есть одинокий, идти к тому самому идеалу в хорошо организованной общине, управляемой игуменом!

Происхождение монашества и старчество

Этот очерк о рождении монашества должен быть очень сжатым. Однако он позволяет нам сделать важный вывод, который немного прольет свет на феномен возрождения православного монашества: монашество парадоксальным образом началось со старчества, а не как институт Церкви! Действительно, святой Антоний или его ученик, святой Макарий Великий, который унаследовал его «дух», оба затворники, а не киновийные монахи, несомненно, были старцами (γέροντες).

То же самое касается также «ближнего ученика» святого Макария – аввы Евагрия Понтийского, которого святой Палладий называет «духоносным и способным к различению мужем» (ἀνὴρ πνευματοφόρος καὶ διακριτικός). Потому что за большую чистоту духа «был признан достойным харизмы познания, мудрости и различения духов».

Как и многочисленные другие монахи золотого века монашества, «мудрый Евагрий», как называет его историк Созомен, был одним из тех мужей, которые получили от Святого Духа ту «духовную харизму», которая сделала их истинными «духовными отцами». Ведь именно эта харизма породила через них «многих в добродетели и познании Бога». Я еще вернусь к этому важнейшему аспекту.

Из этого рассмотрения я делаю другой важный вывод: существование «старца» не связано с существованием институционного монашества. Конечно, многие старцы дореволюционной эпохи были приписаны к большим киновийным сообществам. Но уничтожение этих сообществ не привело к исчезновению харизмы их старчества. Просто отныне они осуществляли его в отдаленных или скрытых местах, где нашли приют.

Примеры таких старцев, которые были во всех бывших коммунистических странах в течение семидесяти лет господства атеизма, являются многочисленными, и приводить их здесь нет нужды (вспомним старцев Глинской пустыни). К тому же, Православная Церковь наших дней канонизирует их одного за другим, пишутся их иконы, издаются Жития, и они ощутимо присутствуют в сознании православного люда. Не забудем, кроме того, бесчисленных «тайных» монахов и монахинь, которые, своими собственными личностями, составляют мост, перекинутый через период господства атеизма!

Я сам прибыл с Запада, чтобы поклониться их мощам, чтобы почтить их так же, как мощи отцов основателей, что покоятся в пещерах великой Киевской Лавры. Я надеюсь набраться от них духовных сил, которые дадут мне возможность жить жизнью истинного монаха в мире, который изо дня в день все больше отходит от веры.

Старец как «икона монаха»

Попробуем же теперь вместе рассмотреть, что же отличает старца от обычных монахов, и в чем заключается его влияние на современную православно-монашескую жизнь. Как всегда, я буду искать критерии в свидетельствах первых отцов, поскольку они имели ту «благодать истоков», которую нам следует ревностно беречь.

Мы уже видели, что упомянутые старцы были, по мнению их современников, «духоносными» (πνευματοφόροι). Именно это сделало их истинными духовными отцами для тех, кто пришел в их школу. Я также намекал уже на то замечательное определение духовного отцовства, которое также вышло из-под пера аввы Евагрия. Вот этот текст полностью:

Что касается духовных отцов, то это не потому, что они указывают толпам называть себя «отцами», ибо иначе «отцами» можно было бы называть и трибунов. Но они являются отцами потому, что занимают [ту] духовную благодать, которая дает власть порождать многих в добродетели и познании Бога.

Вы заметили, что, следовательно, собственно говоря, не «духовные отцы» порождают «духовных сыновей», а скорее эту сверхъестественную власть имеет та «духовная благодать», которую они получили (τῷ ἔχειν χάριν πνεθματικὴν πολλοὺς δυναμένην). Иначе говоря, «порождает», фактически, Святой Дух, Которого лишь носителями (πνευματοφόροι) есть духовные отцы.

К сожалению, мне не хватает времени разобрать слово за словом этот замечательный текст. Будем довольствоваться тем, что мы теперь знаем, что духовный отец имеет двойную миссию. С одной стороны, он должен помогать духовным сыновьям преодолеть тиранию разного рода страстей, чтобы, по милости Божией, получить дар бесстрастия. Этот дар вовсе не означает, что человека больше не будут искушать страсти, а означает лишь то, что они больше не будут господствовать над ним.

Завершением (πέρας) милосердия есть познание Бога, Который является «первым Милосердием». Это познание Бога сначала является косвенным, в зеркале его творений, чтобы в дальнейшем стать, по милости Божией, непосредственным. Именно это «познание Самого Бога» Евагрий вместе с другими отцами называет богословием в собственном смысле слова. Ведь истинным «богословом» является не тот, кто правильно «говорит о Боге», а тот, кто Его «видел» и «всегда разговаривает с Ним, как сын с Отцом» «без всякого посредника».

Из этих экскурсов в литературу золотого века монашества я делаю определенные выводы, которыми хотел бы поделиться с вами. Прежде чем стать институцией Церкви, монашество воплощается не только в «Правиле», а и в конкретной личности с определенными чертами, которую с самых истоков называют «авва». Этот старец с чертами отца, по своему смирению, кротости, милосердию, бескорыстности и тому подобное, является, так сказать, живой иконой всякого истинного монаха.

Вот и в советский период, когда монашество как учреждение было разрушено, а монастырей не существовало, были такие живые иконы: старцы! Это, очевидно, касается также «святых матерей». Как и в эпоху Евагрия, именно на них мы, следовательно, должны сосредоточить все наше внимание, потому что они воплощают – каждый в своем личном и неповторимом образе – идеал истинного монаха.

«Изучать пути монахов, которые предшествовали нам в добре»

Вы, бесспорно, заметили, что в этой беседе я часто повторяю Евагрия, «любимого брата и товарища в дияконстве» «праведного Григория» Назианзина, называемого Богословом. Так сказал о нем сам Григорий, которого Евагрий уважительно называет «мудрым наставником». Я цитировал его – я вообще часто его цитирую – не потому, что питаю немного болезненную страсть к этому ученому диакону, а потому, что он является необходимым звеном, которое связывает нас с истоками монашества[1].

Евагрий был хронологически первым, кто письменно зафиксировал «Слова и деяния» святых отцов. Однако Евагрий сделал это с очень точным намерением, составляющим для нас урок, который никогда не утратит своей актуальности. В начале небольшого собрание апофегм известных или безымянных старцев он высказывается так:

Следует также изучать пути монахов, которые предшествовали нам в добре, и руководствоваться ими. Потому что можно найти много замечательного, что было ими сказано или сделано.

Мы уже видели, что именно таким образом можно избежать угрозы «ввести что-то чуждое для нашего пути» и самому стать чуждым Христу, Который сказал: «Я есмь путь». Однако это очень традиционное видение монашеской жизни имеет прочные богословские корни, от которых никогда не следует отрываться, чтобы не остаться без божественного «сока», питающего древо Церкви.

О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни [...] возвещаем вам, чтобы и вы имели общение с нами. А наше общение – с Отцом и Сыном Его, Иисусом Христом (1-е посл. ап. Иоанна 1:1-7).

Вот в нескольких словах сущность и основа того, что мы называем Апостольским Преданием, всегда держаться которого горячо призывает нас апостол Павел, ибо оно является преданием жизни! Следовательно существуют особенные свидетели, лично видевшие и слышавшие Слово, которое «стало плотию и поселилось между нами». Они «видели славу Его – славу Единородного от Отца, благодатью и истиной, преисполненного».

Эти свидетели свидетельствуют о Нем перед теми, кто не имел такой уникальной привилегии, кто верует благодаря их словам, перед христианами всех последующих поколений. Их цель – дать нам возможность иметь общение с ними, а через них общение с Отцом и с Его Сыном Иисусом Христом. Следовательно, нельзя иметь истинной общности с Сыном, а через Него – с Отцом, пропуская тех, кто первыми получили благодать этой общности!

Это, mutatis mutandis, касается также каждого следующего поколения монахов: оно должно изучать пути монахов, которые предшествовали нам в добре, и руководствоваться ими, потому что только таким способом мы вступаем в общение с нашими святыми отцами! Действительно, кто этого не делает, тому непременно грозит «ввести что-то чуждое для нашего пути» и стать через это чужим Христу, Который сказал: «Я есмь путь».

От «разрыва» до «отрыва» от Предания

Кому-то эта беседа, возможно, покажется совсем неактуальной: хорошая духовная беседа и ничего более. Но это было бы большой ошибкой! Православный мир сегодня сталкивается с западным секуляризмом, который изо дня в день становится более агрессивным, все более нетолерантным во имя «толерантности», которая на самом деле является диктатурой равнодушия.

Под секуляризмом я понимаю коварную попытку отрезать человека от его корней, чтобы замкнуть его в горизонте этого материального мира. Или, говоря по-библейски, это попытка свести всю действительность к «этому веку», которому христиане ни в коем случае не должны «уподобляться». Ибо «проходит образ мира сего», как и сам «этот век», который уступит место «веку грядущему». Только отрезав человека от его корней, им можно манипулировать, как заблагорассудится.

Недаром оккультные силы видят в Православии самую большую преграду для такой радикальной секуляризации мира! Но сейчас меня не интересует большая политика. Меня беспокоит сохранение нашей идентичности, в богословском смысле термина, как православных христиан. Чтобы дать вам представление об измерениях того, что поставлено на карту, расскажу, какой опыт я лично пережил несколько лет назад.

Настоятель большого бенедиктинского аббатства, где я находился проездом, пригласил меня сказать несколько слов перед публикой, собравшейся в актовом зале. Итак, я говорил им, как всегда говорю, о тех, «кто предшествовал нам в добре», про святых отцов, про «следы», которыми я иду уже более чем пятьдесят лет. Не это ли советовал святой Бенедикт своим монахам в последнем разделе «Правила»? Не сказал ли он ясно, что это «Правило» является лишь путеводителем для начинающих, ибо истинный образец монашеской жизни находится в «Словах и деяниях» наших отцов?

На выходе из зала ко мне подошел другой, случайно присутствовавший, аббат и сказал так просто: «Знаете, я не знаю, что делать с вашими “святыми отцами”. Я очень удобно чувствую себя в нынешней эпохе и не чувствую никакой необходимости сгибаться над писаниями и Житиями этих “святых отцов”. Они не говорят мне абсолютно ничего».

Я онемел перед таким исповеданием радикально секуляристской веры. Мне очень хотелось сказать ему: «Высокопреосвященный отче, но ведь, если так, вы не есть в общении с вашим святым основателем, чье “святое Правило“ вы якобы держите и толкуете! Если “святые отцы“ не говорят вам ничего, то как же с теми, кто предшествовал им в добре“, апостолами и учениками Христовыми? Разве они не умерли, так же как и “святые отцы“? Разве не все они навсегда исчезли в пучине истории? Или же вы думаете войти в общение с Христом, минуя их? И потом, если “святые отцы“ не говорят вам ничего, то что вы будете делать, встретив их определенного дня? Желаете ли вы встретиться с ними в раю – со всеми ними, с Антонием, Макарием, с Арсением, с Пахомием, с Бенедиктом? Вы не сможете обменяться с ними и словечком, потому что не имеете общего языка! О чем вам с ними говорить, когда ваш жизненный идеал откровенно не есть их! В таком случае, вы еще монах-бенедиктинец, или сохранили только внешность монаха?»

Из уважения к этому аббату, по-человечески говоря, очень симпатичному, я замолчал, но вспомнил, что мне как-то говорил с отчаянным видом мой друг, ныне епископ: «Здесь уже не поднимается сок!» Он увидел это удивительно точно! Однако если так, то это не просто разрыв в апостольском Предании на Западе, а отрыв от всего, что соединяет его с Христом и апостолами!

Секулярное древо западного христианства медленно умирает у всех на глазах, и тут становится понятным все трагическое измерение процесса само-секуляризации Католической Церкви. К тому же, все больше верующих и клириков вполне осознают это и не видят никакого выхода.

Вот вызов, с которым сталкивается сегодня православный мир, хочет он этого или нет, осознает это или нет! Однако я верю, что мы имеем в своем распоряжении необходимые средства, чтобы встретить его, достаточно лишь вспомнить, как те, кто предшествовал нам в добре, исповедники и мученики коммунистической эпохи, простые верующие, монахи и монахини, священники и епископы питали пламя Апостольского Предания, не теряя связи с тем, «что было в начале», с тем, что передали им святые отцы.

По мере благодати, которую каждый из них получил от Бога, они в дальнейшем вели своих учеников путями Евангелия, одни собственным молчаливым примером, другие – вдохновенным словом. Облеченные в благодать Святого Духа, они таким образом сеяли, без ведома тех, кто стремился искоренить веру из православных стран, в сердцах своих преемников зерна достойного удивления возрождения Церкви и монашества, которое мы наблюдаем, начиная с падения коммунистического режима.

Скажу еще раз, я искренне убежден, что в бывших коммунистических странах действительно был отрыв на институциональном уровне, но было и истинное наследование на уровне духовном. Прошу вас это осознать, ибо вы, безусловно, не представляете себе последствий настоящего отрыва от предания, такого, который на протяжении бурной истории происходил на Западе.

Позвольте мне добавить к моему докладу, который называется «Между разрывом и преемственностью. Размышления о возрождении православного монашества в бывших коммунистических странах», некоторые автобиографические сведения. Они дадут вам возможность лучше понять, под каким углом я хотел бы подойти к моему главному предмету и кем является человек, который с вами разговаривает.

Я пришел в университет в 50-е годы. Я был еще молодым человеком в поиске своего пути, но уже знал об истинном монашестве, о монашестве святых отцов. Моими источниками были «Патерикон», из которого в то время на немецком языке можно было прочитать лишь небольшие, но важные отрывки, две беседы святого Иоанна Касиана (IX и X, о молитве), несколько отрывков из «Добротолюбия» – маленькой, почти карманной книжки. Но я имел также «Откровенные рассказы паломника своему духовному отцу», из которых, еще не став монахом, научился «умной молитве», и книгу Игоря Смолича «Жизнь и учение старцев», а это настоящая классика.

Благодаря чтению этих основополагающих текстов в моем сознании наметился образ истинного монаха, которого я, однако, никогда не встречал в жизни: в Кельне, где я родился, не было монастырей «черных монахов» (бенедиктинцев). Как раз перед вступлением в монастырь, в 1961 году, я уехал на месяц в Грецию и задержался там еще на месяц, потому что чувствовал себя там очень хорошо. Эта поездка оказалась промыслительной, потому что, совершенно неожиданно для меня, пережитый тогда опыт стал определяющим в моей дальнейшей жизни монаха и просто христианина.

Ведь именно в Греции, часто посещая православные церкви и монастыри, я впервые лично встретился с Православной Церковью и ее Божественной литургией. И там же я встретил честного проигумена очень нелюдимого монастыря Ипсила, архимандрита Серафима (Кемакамеллиса) – в нем я увидел живой пример того образа истинного монаха, который обозначился в моем сознании благодаря чтению. Этот отец Серафим стал потом моим первым духовным отцом, как называл себя он сам.

Но там же, в Греции, я впервые и довольно резко столкнулся с драмой разделения между православным Востоком и католическим Западом. В 21 год я, видимо, еще не был ни интеллектуально, ни духовно готов воспринять этот вызов, а следовательно, не был способен найти выход из дилеммы, перед которой меня поставили мои товарищи по учебе, молодые греческие богословы. Действительно ли Восток отпал от Рима, как меня учили в университете, или это именно Запад отпал от Востока, на чем упорно настаивали мои новые друзья?

Вооруженный тем, что прочитал по патристике, еще полон недавних греческих впечатлений, я в 1962 году поступил в бенедиктинское аббатство, где надеялся пережить то, чему научился в школе святых отцов, и что собственными глазами видел в Греции. Ведь разве святой Бенедикт не был и сам одним из «святых отцов»?

Не желая никого судить, я должен был отступить перед очевидностью того, что это невозможно. Мне понадобились годы, чтобы это осознать. Но почему было так? Лишь ценой длительной борьбы, научных исследований и духовных размышлений я постиг всю меру этого трагического факта. Но гораздо больше времени понадобилось мне, чтобы понять его истинные причины.

Я долго считал, что лекарствами, которые смогут заживить открытую рану этого разделения, является поиск примирения между Востоком и Западом, которому я стремился способствовать своими скромными книгами. Они имели целью привести верующих Запада к источникам их собственной традиции, ибо мне казалось очевидным, что единство Церкви является не предметом веры, а предметом восстановления – конечно, на основе общего Предания.

В конце концов я был вынужден склониться перед очевидностью того, что это примирение между Востоком и Западом на церковном, институциональном уровне принадлежит к ряду невозможного. Ведь, чтобы снова сделать Восток и Запад совместимыми, Католическая Церковь должна была бы вернуться к началу своего пути, чтобы вновь получить доступ к общим истокам христианства, от которых Рим постепенно отходил, как прямо говорили мне мои греческие друзья в 1961 году. Как же Римская Церковь смогла бы отказаться от тысячи лет своей истории? В конце концов я понял, что к такому «обращению» (μετάνοια) способна только личность, а институты не имеют «заднего хода».

Под вечер моей жизни я пришел, для себя лично, к выводу, который показался мне единственно возможным: в 2010 году я подал просьбу формально принять меня в лоно Православной Церкви, к которой я давно уже принадлежал духовно. Потому что этого духовного общения, хоть какое оно почетное, было уже для меня мало: я желал полного общения в таинствах.

Конечно, значительно легче восстановить институты и реставрировать разрушенные дома, чем оживить дух наших святых отцов. Но в нашем распоряжении все сокровища духовного Предания, и пример наших предшественников в вере является неопровержимым доказательством того, что ни одна из эпох не является более благоприятной, чтобы стать истинным «учеником Христовым». Достаточно смиренно ступить ногой на путь, проложенный нашими святыми отцами, и со всей простотой идти им вслед. Все остальное сделает Дух Святой!

[1] Напомним, что Евагрий был учеником святого Макария Великого, в свою очередь ученика святого Антония Великого, называемого «началом отшельников», дух которого унаследовал Макарий.