Греко-католическое мессианство и «Прокрустово ложе» Ватикана

После Гаванской декларации и решений Критского Собора, осудивших «униатизм» и «унию» соответственно, украинские греко-католики отчаянно пытаются самоутвердиться и отстоять унию в качестве церковного феномена. Религиозное эго греко-католиков уязвлено. Их реакция указывает на сильный когнитивный диссонанс – несоответствие между ожиданиями и реальностью. Из триумфально «вышедшей из катакомб» церкви они вдруг превратились в помеху для католическо-православного диалога. Психологической компенсацией внешнего отторжения и критики стало усиление комплекса мессианства.

Проповедь главы УГКЦ Святослава Шевчука во Львовской богословской семинарии, в которой он затронул проблему идентичности греко-католицизма, весьма любопытна с точки зрения анализа современного самосознания униатов. Шевчук уже заявляет не только о претензиях на распространение УГКЦ по всей Украине, но и по всему миру.

«Что нас делает украинцами греко-католиками? Принадлежность к украинскому народу? Сегодня треть наших приходов в диаспоре состоит из людей, которые не украинского происхождения и не разговаривают на украинском языке, – заявил глава украинских греко-католиков. – И когда сегодня наш миссионер идет со Львовской духовной семинарии в Краматорск, в Симферополь, Мельбурн, он может подумать: я иду только к украинцам, я иду только к погибшим овцам дома Украины. Но Христос открывает гораздо большие горизонты. Он говорит: идите и сделайте учениками все народы, крестя их во имя Отца, Сына и Святого Духа. Вот что значит сегодня быть греко-католиком».

На отношение к униатам как к недокатоликам и недоправославным, он как бы отвечает: «мы лучше, чем православные, и лучше, чем католики». Подобно Гегелю, считавшему Пруссию воплощением Абсолютного духа, униаты представляют свою церковь вершиной Вселенской Церкви, якобы преодолевшей ограниченность западного и восточного христианства.

Этот тезис можно подтвердить, обратившись к галичанскому интеллектуальному бэкграунду, который питал и питает самомнение греко-католиков, внушая им миф о собственной исключительности и призвании. Мессианские интенции греко-католиков и галичан в целом появились не вчера. Они уже довольно давно «пульсируют в висках» западных украинцев, мотивируя их культуртрегерскую миссию в Украине и даже за границей.

Один из галицких интеллектуалов, вице-ректор Украинского Католического Университета – Мирослав Маринович – прямо говорит об украинском мессианизме. По его мнению, которое он подтверждает цитатой украинского историка Лысяка-Рудницкого, российский и польский мессианизм является не чем иным, как украденным украинским: «идея "Святой Руси" была украинской формой мессианизма, которую перехватили потом москали». Идейный сгусток славянского мессианизма, продолжает Маринович, сформировался в Киевской Руси, а потом уже развился в России и Польше: «Использованные польской и московской концепциями национальной самобытности, обе эти идейные построения (славянского братства и "Святой Руси") имели в своем основании аннексированное украинское наследство».

Автор книги «Украинская идея и христианство» заявляет об убежденности «в качественно инаковом предназначении Украины, в ее миссии относительно утверждения добра и справедливости или гармоничного синтеза Запада и Востока». И снова цитирует Лысяка-Рудницкого: «Реализацией этого своего великого посланничества Украина основала бы новую, лучшую историческую эпоху на Востоке Европы и обеспечила бы более счастливую, более согласную с Божией волей жизнь не только для себя самой, но и для всех соседних народов. Эту идею Липинский называл "украинским мессианизмом"».

Однако, предупреждает Маринович, «вследствие хронической своей нереализованности мессианская вера иногда вырождается в агрессивный панукраинизм – и это главное, что отпугивает в ней других людей». Из текста становится понятным, что вице-ректор УКУ намекает на Дмитрия Корчинского и его идею «украинской империи».

Маринович говорит о крайностях романтического национализма и необходимости соединения национального мифа с прагматизмом: «Националистический синдром, который не опирается на поддержку прагматических элит и не может зажечь сердца большинства народа, вырождается в бесплодные поиски врага». А также выдвигает тезис о том, что «Антироссийская направленность украинской идеи на самом деле ничего не изменяет, а поэтому не освобождает».

Критикуя идеи Корчинского, автор указывает на то, что попытки заместить «Третий Рим» четвертым и построить национальную идею на антируссизме ни к чему не приведут и являются, по сути, калькой с российского имперского сознания: «Лелеяние враждебности относительно Москвы деформирует программу киевского благочестия, закладывает в него логику Четвертого Рима, а не второго Иерусалима».

Таким образом, можно убедиться в том, что мессианизм греко-католиков – явление довольно давнее. Особенностью этого мессианизма является гегелевский схематизм, на что указывает использование Мариновичем понятий «тезис», «антитезис», «синтез». Такая схематичность мышления отдает примитивностью и профанацией исторических фактов. Тем не менее ее преимущество – в удобстве насаждения обществу. Вспомним, к примеру, миф об ОУН-УПА. Утверждается, что украинские повстанцы боролись как против коммунистов (тезис), так и против нацистов (антитезис), а УПА была как бы «третьей силой», лишенной крайностей тоталитарных режимов. Этот галичанский миф на сегодняшний день стал доминирующей государственной идеологией.

Утверждение о том, что «Украинцы… легко адаптировали в свой этнотип как восточные, так и западные черты», укладывается в ту же гегелевскую схему. В этом же контексте находится и утверждение о том, что уния является синтезом Православия и Католичества. Маринович рассуждает о том, что католицизм и православие являются партикулярными ветвями христианства, которые нуждаются во взаимодополнении и синтезе. Уния, по его мнению, и является таким синтезом, а значит, находится в более высоком положении, чем Православие и Католичество сами по себе. Греко-католицизм – это как бы вершина, лишенная ограниченности западного и восточного христианства.

В своем спиче Шевчук упоминает «традицию Киевской Церкви», «киевское благочестие». То же понятие использует и Маринович, и греко-католик Андрей Юраш («киевоцентричные церкви»). Слово «киевский» выбрано не случайно. Его используют вместо слова «русский», которое вызывает резкое неприятие, поскольку ведет к логическому включению России в культурное поле древней Руси.

Киев действительно сыграл центральную роль в распространении христианства на Руси, однако вряд ли стоит противопоставлять «киевское благочестие» ростовскому, тверскому или новгородскому. Вся древняя Русь была единым культурным пространством, и все ее части внесли определенный вклад в развитие русского христианства. Замыкать всю культуру древней Руси исключительно на Киев было бы ошибочным. В противном случае за скобки «Киевской традиции» нужно будет выносить Александра Невского, Андрея Рублева, Максима Грека, Сергия Радонежского, храм Покрова-на-Нерли и т.д.

Акцент на Киеве нужен, чтобы противопоставить его Москве и «московской церкви». Хотя Московский Патриархат – это такой же сколок Русской Церкви, как и Киевская митрополия после их разделения. В этом контексте Маринович противоречит сам себе, когда, с одной стороны, предостерегает от панукраинизма, а с другой стороны, акцентирует на дихотомии «Киев-Москва» через использование понятий «Киевская Церковь», «киевская традиция», «киевское благочестие» и т.д. Причем эта дихотомия имеет выраженный манихейский характер. Часто можно увидеть описание «киевской традиции» как толерантной, демократичной, душевной, прогрессивной в противовес тоталитарной, обрядоверческой, закостенелой «московской традиции». Совершенно очевидно, что это схематическое и примитивное представление о российском православии.

Греко-католики пытаются представить борьбу Московского патриархата за «чистоту веры» как нехарактерный для «Киевской традиции» феномен. Мол, Киев был вне конфессиональных «ссор»: «Киев (в те периоды истории, когда он мог определять себя самостоятельно) был скорее сторонником объединения рассоренных ветвей христианства». Маринович насаждает мысль, что «украинской христианской традиции всегда были присущи открытость на исторические центры христианства, нежелание принимать на себя греко-латинскую вражду эпохи раскола». Мысль более чем спорная, если исходить из исторических фактов (население Южной Руси не приняло Флорентийскую унию так же, как и Московское царство, и Брестскую унию большинство украинцев тоже отвергло), и некорректная, если исходить из логики. Дело в том, что «открытость», «синтез» нельзя путать с индифферентностью или эклектикой. Если верующие с прохладой относятся к вопросам истины, это не означает, что они «открыты» навстречу другим конфессиям. И если исторически католицизм как-то повлиял на украинское православие, то это не означает, что состоялся какой-то «синтез». Синтез – это категория сознательного умственного процесса, который должен выразиться в глубоких богословских концепциях. Вряд ли кто-то слышал о выдающихся греко-католических богословах, которые бы разрешили традиционные православно-католические дилеммы.

Представления Мариновича об идеальной «Киевской церкви» совершенно не реализованы в современной УГКЦ. Более того, современные греко-католики, в том числе их глава Святослав Шевчук, разделяют скорее идеи «агрессивного панукраинизма», чем гармонического синтеза, славянского братства и «Святой Руси». Его духовными истоками выступают не Костомаров, не Липинский, а скорее Дмитрий Донцов с его интегральным национализмом. Учение Донцова явно никакого отношения к «киевской традиции» не имеет, а является рецепцией западных антикоммунистических и русофобских идеологий.

Жаль, но историософские построения Мариновича и униатов нельзя воспринимать всерьез, хоть они и обижаются на такое к себе отношение. Поведение выходцев из Галичины похоже на поведение провинциалов, участвующих в талант-шоу. У себя дома их все хвалят, превозносят, внушают их собственную исключительность, но когда на столичной сцене зрители их начинают освистывать, а жюри брезгливо кривиться, они выражают возмущение и сомнение в интеллектуальных способностях судей. Сам Маринович признает иррациональную природу национального мифа, однако оправдывает его «сто первым успешным случаем», который якобы должен обязательно наступить после череды неудач. Отсюда становится понятным упорное проталкивание своих идей западными украинцами, даже если они противоречат здравому смыслу, фактам и не срабатывают на практике.

Таким образом, современный мессианизм УГКЦ можно охарактеризовать как панукраинизм, основанный на антимосковской, националистической риторике (что делает ее копией Киевского патриархата), а также на представлении о себе как высшем «синтезе» Католичества и Православия.

Следует отметить, что Ватикан в целом не воспринимает мессианских замашек своих протеже и достаточно жестко ограничивает поползновения УГКЦ на создание какой-то сверхкатолической экклезиологии. Римский престол не одобрил создание греко-католического патриархата, вывел из подчинения УГКЦ Перемышльскую епархию, не спешит подчинять ей Мукачевскую епархию, а также тормозит создание греко-католических церковных структур зарубежом. Осуществляются постоянные контакты с РПЦ, которые все больше задвигают греко-католиков на маргинес православно-католического диалога.

Также украинские римо-католики отвергают националистическую и антимосковскую риторику. В то время, как униаты не прочь поучаствовать в травле УПЦ, автентичные католики делают заявления, которые идут вразрез с заявлениями того же Шевчука. Не так давно представитель римо-католиков выступил в защиту УПЦ, осудив законопроект №4128 и 4511. Шевчук, Гузар и другие спикеры УГКЦ предпочитают хладнокровно наблюдать за преследованием канонического православия в Украине, иногда подливая и свое «масло в огонь».

Отсюда следует вывод, что униаты, неспособные контролировать свои комплексы и агрессию, действительно являются препятствием на пути православно-католического диалога. По крайней мере до тех пор, пока не научатся большей самокритичности и скромности.