Мёртвая и живая вера
Пролог.
«Во время первой империалистической войны в госпитальной палате для тяжелораненых умирал солдат-еврей с газовой гангреной. Метался и в тоске молил пригласить раввина для напутственной молитвы. Сестра милосердия позвонила знакомой еврейке, – где найти раввина? Та дала его телефон. Подошла жена раввина.
– Сегодня суббота, он не может приехать. Приедет завтра утром.
– Что вы такое говорите! Да больной не доживет до завтра! Долго препирались, сестра настаивала. Жена пошла к раввину вторично.
– Он сейчас молится и приехать никак не может. Завтра приедет рано утром.
В госпитале служили всенощную. Священник с крестом и кропилом обходил палату тяжелораненых, кропил лежащих святою водою и давал прикладываться ко кресту. Солдат-еврей в смертной тоске протянул руки к священнику и коснеющим языком произнес:
– Дайте!.. Дайте и мне!
Солдаты испуганно зашептали священнику:
– Он еврей!
А тот протягивал руки и повторял:
– Дайте и мне!
Священник поколебался – и протянул крест. Солдат жадно схватил руку с крестом, припал губами ко кресту – и умер.
Назавтра рано утром приехал раввин. Сестра милосердия злорадно сказала:
– Больной вчера умер. А перед смертью приложился ко кресту.
Раввин побледнел – правоверный еврей по его вине приложился ко кресту. Это был огромный грех на его совести.
Вересаев В. В. Собр. соч. в 4 тт. М., 1985.
Что такое живая вера, и чем она отличается от мёртвой? По роду научной деятельности, мне приходилось часто общаться с представителями разных конфессий. Это были не фанатики, бегающие с Библией по сцене и кричащие, что только они спасутся, а все остальные погибнут. Нет, – это были эрудированные люди, верующие и знающие Писания. Я пытался выяснить, что же им неприемлемо в Православии. То, о чём они говорили, было мне очень понятно. Речь шла не о традиционных протестантских заблуждениях, касающихся икон, крещения младенцев и прочее.
Мои собеседники возмущались в Православии тем, что было не приемлемо и мне. И я был с ними согласен во всём, кроме одного, притом, самого важного. То, что они воспринимали как Православие – на самом деле им не является. Так же, как не является нормой жизни человека его болезнь, так и не могут быть нормой жизни Церкви те болезни, которые вносит в неё обрядоверческая ментальность. Это то, что мои собеседники называли «мёртвой верой».
Если многие протестанты считают, что их спасает исключительно вера в миссию Господа Иисуса Христа (что само по себе правильно, но только на половину), то некоторые православные считают, что для спасения достаточно делать «то, что положено».
Как получилось, что в стране, где сотни лет Православие было государственной религией, где Закон Божий преподавался с пелёнок, нашлись тысячи тысяч людей, которые рушили храмы, пытали и безжалостно убивали единокровных братьев и сестёр? Как произошла эта осатанелая трансформация души?
Я приведу на суд читателя примеры писем и сочинений русских писателей, которые показывают суть этой проблемы. Они не судят, не анализируют, они просто рисуют картину того, что мы сейчас снова пытаемся выстроить, наивно веруя, что это богоугодное строительство.
Вот зарисовка дореволюционного быта обычной верующей семьи глазами ребёнка, учащегося гимназии:
«Моя мать была верующей женщиной, но верила она по-своему и несколько смущённо – для себя, никому не навязывая своей религии, даже детям. В церкви бывала редко, дома молилась уединённо, скромно выпрашивая у Бога разные нетрудные вещи для детей. Всё, что в религиозном культе картинно, красиво и приятно, у нас соблюдалось: рождественские елки, троичные берёзки, пасхальные куличи, лампадки перед образом в правом углу, вкусные рыбные и грибные блюда в Великий пост. Мы, дети, были верующими, поскольку это традиционно и нетрудно и поскольку не приходило в голову рассуждать. Искореняла религию гимназия, с её обязательными посещениями церкви, молитвой перед уроками, преподаванием того, что преподаваться не может, и священным ужасом перед вопросами. Церковь была привлекательна для нас тем, что в неё приводили гимназисток: налево ряды наши, направо – их. Мы красовались и переглядывались. Особым шиком было прислуживать в церкви, стоять в алтаре, выходить с кружкой и проходить по рядам гимназисток. Из алтаря было удобно подглядывать в щёлочку, и мы пользовались разрешением посещать алтарь «для лучшего изучения церковной службы». Именно здесь юношеской вере наносился самый серьёзный удар созерцанием закулисного неблаголепия. Шепча молитвы, священник время от времени, вытянув из-под ризы грязный платок, набивал нос табаком. Постоянно случалось, что священнослужители переругивались, переходя вслед затем на торжественный тон декламации. Приглядевшись к порядкам в алтаре, мы, со своей стороны, под руководством более опытных, покушались на бутыль с превосходным церковным вином, так как заготовленную «теплоту» обыкновенно также допивал сам дьякон. И если некоторые из нас дотаскивали до университета какие-то остатки религиозности – или, может быть, суеверия, – то причиной этого была потребность в поэзии, отзвуки веры детской, семейные традиции и прежде всего – целостность восприятия нашей прекрасной северной природы, полной нерасказуемых и непостижимых тайн».
Осоргин М. Времена (Автобиографическое повествование).
Екатеринбург. 1992. С. 527.
А вот описание кузницы революционных кадров, которая выпустила Сталина и ему подобных «семинаристов»:
«Бурсацкая религиозность своеобычна. В бурсе вы всегда встретите смесь дикого фанатизма с полною личною апатией к делу веры. В бурсацком фанатизме, как и во всяком фанатизме, нет капли, нет тени, намёка нет на чувство всепрощающей, всепримиряющей, всесравнивающей христианской любви... Но если препарировать бурсацкую религиозность, сбросить с неё покрывало, которым маскируется и декорируется сущность дела, распутать схоластические и диалектические тенета, то эта бурсацкая религиозность окажется полным, абсолютным атеизмом. И что может развить в них религиозное чувство? Науки бурсацкие таким писаны диким языком, вымощены таким непроходимым камением, что могут произвести в душе человека разве только сыворотку, а никак не возбудить в нём религиозное чувство. Когда дети начинают подрастать, то из них лишь одни идиоты остаются упорствующими в фанатизме, вынося из бурсы только боязнь чёрта и ада, да ещё ненависть к иноверцам и учёным, а любви к человеку, заповеданной Христом, того чувства и тех начал, которые ныне называются гуманностью, они не получают. При дальнейшем развитии большинство бурсаков, чуя человеческим чутьём неладность своей науки, делается вполне равнодушно к той вере, за которую так долго и так жестоко секли их».
Помяловский Н. Г. Очерки бурсы. М., 1987. С. 383, 384.
А вот детские воспоминания человека, которого, по мысли В. И. Ленина, «разбудили декабристы», и он «развернул революционную агитацию»:
«Памяти Герцена». В.И Ленин, 25 апреля 1912 г.
«Мой отец считал религию в числе необходимых вещей благовоспитанного человека. Верил ли он сам? Я полагаю, что немного верил, по привычке, из приличия и на всякий случай. Мать моя была лютеранка и, стало быть, степенью религиознее; она всякий месяц раз или два ездила в воскресенье в свою церковь, и я, от нечего делать, ездил с ней. Там я выучился до артистической степени передразнивать немецких пасторов, их декламацию и пустословие, – талант, который я сохранил до совершеннолетия.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene (постановка) поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к Причастию; но религиозным чувством я этого не назову, это был тот страх, который наводит всё непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьёзную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии».
Герцен А.И. Соч. в 4-х тт. М., 1988. Т. 1. С. 66, 67.
Известный русский религиозный философ, который смог сохранить веру, даже несмотря на то, что гимназия, преподавая Закон Божий, системно убивало в нём веру, пишет:
«...До этого 1880 года я никогда не читал Слова Божия. В восемь лет ученья в гимназии мы, ученики, прошли катехизис, богослужение, историю Русской Церкви, священную историю Ветхого и Нового завета: но Евангелия и Библии я никогда не читал. На так называемом «Законе Божием» нас учат чему угодно, но не слову Божию. Оканчивая курс гимназии, мы сплошь становились лютыми безбожниками. Не было для нас большего удовольствия, как поглумиться над верой, приблизительно с четвертого и до восьмого класса гимназии. Если в какой реформе мы серьёзно нуждаемся, так это в реформе духовного образования. Ибо без помощи Слова Божия и без веры в него прожить трудно, и тем труднее, чем серьёзнее человек и чем труднее время».
Розанов В. В. Около церковных стен. М., 1995. С. 76-78.
Эпилог.
За двадцать лет службы я не помню ни одного пономаря, который бы не начал терять своего благоговения и веры, «работая» в алтаре. Я вижу, как дети, фанатично запрессингованные верующими мамами и бабушками, вырвавшись за пределы своего совершеннолетия, забывают дорогу в храм. Если мы не смогли привить им живого чувствования Бога за все годы духовно воспитания, то наша личная вера действительно «мёртвая», она не может стать источником Живой воды, текущей в Жизнь вечную.
Главная цель духовного воспитания в том, чтобы сделать чувство Бога живым и постоянно действующим, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах жизни Господь не исчез с горизонтов нашего Бытия.
Отличие современной цивилизации от всех предшествующих в том, что она не может дать ответ современнику о главном – о смысле его жизни на Земле. Если мы, за внешним церковным благолепием, забыли об этом главном, если мы не можем ввести душу, жаждущую Бога, во Святая Святых веры, то уже не имеет значения ни благолепие службы, ни то, что вера у нас правая. Может быть, мы забыли, что Бог ждёт от нас святости, а не крашеных яиц и букетиков на Троицу.
