Страстная седмица и Церковь на пороге испытаний
Нынешний Великий пост был особенным – у нас война. К Страстной уже и наша Церковь в очередной раз оказалась на пороге серьезных испытаний. Нам важно не оставить ее одну.
Ежегодно мы переживаем последние дни земной жизни Спасителя, сопутствуем Ему на Крестном пути, чтобы затем иметь возможность участвовать в радости Христова Воскресения. Но этот год к обычному опыту Страстной недели прибавил нам личный опыт страдания. Не абстрактного, не мелкого житейского, а реального страдания, реальной боли и реальной скорби. Он принёс нам опыт войны.
Всю жизнь война воспринималась нами, детьми, внуками и правнуками участников прошлой большой войны, как нечто ужасное, пожалуй, даже предельно ужасное, как что-то, чего не должно быть. Но при этом в нас крепко сидела мысль, что опыт войны – это обязательно опыт прошлого, что её не только не должно, её не может быть. Во всяком случае, сейчас и с нами. Что ж, оказалось, что мы заблуждались.
Нам казалось, что война, это опыт прошлого. Что её не только не должно, её не может быть. Во всяком случае, сейчас и с нами. Что ж, оказалось, что мы заблуждались.
Однако, при всей трагичности опыта войны, для нас, верных Украинской Православной Церкви, он оказался не единственным скорбным опытом. Удивительным образом, определённая часть общества, не взирая на сложность ситуации, в которой мы оказались, на то, как сегодня наша страна нуждается в единстве и сплочённости, с неистовым упорством пытаются представить нашу Церковь в качестве врага. И делается это, надо сказать, с умом и с толком. В россказни про «российскую церковь на Украине», про мифических священников-диверсантов, про несуществующее оружие в храмах и монастырях, несмотря на их очевидную завиральность, обыватель верит охотно. А с началом войны в это поверили даже некоторые из прежде вполне церковных людей. Результат мы наблюдаем сейчас во всём безобразии: возобновились силовые захваты приходов, причём в куда более агрессивной форме, нежели прежде.
Активисты уже не ограничиваются взломом дверей. Они срывают богослужения, силой вышвыривают из храмов священников и прихожан, в духе комсомольцев 20-х годов прошлого века заходят в храмы в шапках и с оружием. Не прекращающаяся уже несколько лет клеветническая кампания в прессе и в сети приобрела сейчас такой размах, что ей позавидует любая предвыборная агитация. Даже попытками запрета деятельности Церкви на официальном уровне не брезгуют её враги из числа облечённых хоть какой-нибудь властью.
Активисты уже не ограничиваются взломом дверей. Они срывают богослужения, силой вышвыривают из храмов священников и прихожан, в духе комсомольцев 20-х годов прошлого века заходят в храмы в шапках и с оружием.
На первый взгляд, ничего принципиально нового не происходит: на протяжении всей своей истории Церковь подвергалась гонениям и нападкам, становилась объектом лжи и клеветы, подвергалась абсурдным обвинениям. С другой стороны, всё это мы уже не в книжках по древней или новейшей истории встречаем. Мы, православные христиане Украины, в этом живём. И, как водится, на пороге серьёзных испытаний наша Церковь находится в полном одиночестве. Можно, конечно, как некоторые наши собратья, пуститься в рассуждения о том, как мы сами во всём виноваты, как настроили против себя общество и что срочно необходимо предпринять, чтобы из объекта ненависти не превратиться в объект террора.
Можно. Но я не стану. Во-первых, потому, что все имеющиеся на сегодняшний день в Церкви проблемы – это её внутренние проблемы. И если в чём наша Церковь и виновата, то виновата только перед самой собой. Перед той УПЦ, которой она могла бы стать, проживи мы минувшие три десятилетия полной свободы иначе, но, увы, не стала. Виновной же перед обществом Церковь не может быть по определению. Даже несмотря на то, что признание подобной вины представляется некоторым шансом на безопасность.
Для Церкви нет «ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного» (Гал. 3:28) как раз по той причине, что единство во Христе преодолевает всякое разделение.
Хотите возразить? Не спешите. На общества, народы, нации делится некогда единый, но пребывающий в разделении в следствие греха, человеческий род. Церковь, как избранный народ Божий, как новый Израиль, есть ни что иное, как преодоление этого разделения. Для Церкви нет «ни иудея, ни язычника, ни раба, ни свободного» (Гал. 3:28) как раз по той причине, что единство во Христе преодолевает всякое разделение, являя Церковь, как универсальное целое, которое не может принадлежать никакому народу, нации или обществу и, тем более, быть его частью.
Природа Церкви такова, что она не является и не может являться подсудной обществу. И утверждать обратное можно либо при совершенном непонимании как природы Церкви, так и сущности её миссии в мире, либо при сознательном желании низвести её на уровень рядовой общественной институции, являющейся, в нашем случае, украинской не по территориальному признаку (как конкретная община христиан, несущая свою миссию на территории Украины), а, скорее, по этническому (Церковь конкретного народа, этому самому народу принадлежащая и живущая по тем принципам, которые этот народ ей предлагает).
Равным образом невозможно требовать от Церкви полноценного диалога с обществом. Общество – понятие коллективное, а коллективная оценка вовсе не тождественна оценке объективной (да-да, принцип vox populi – vox dei отнюдь не в христианской среде родился). Даже самое лучшее общество в своём восприятии Церкви, неизбежно будет грешить тем, что в своё время профессор Вышеславцев назвал «спекуляцией на понижение» – формированием мнения о явлении по худшим его проявлениям. Хотите пример?
Равным образом невозможно требовать от Церкви полноценного диалога с обществом. Общество – понятие коллективное, а коллективная оценка вовсе не тождественна оценке объективной.
Итак, есть ли в современной Церкви святые? Несомненно, есть. Мы часто с ними соприкасаемся? Разумеется, нет. Мало того, что их немного, так подлинная святость ещё и сокровенна. Святого не так сложно встретить, как сложно узнать. Есть ли в Церкви праведники? Ну, думается, там, где есть святые, праведников не быть не может. Много ли их? Наверняка, больше, чем святых, но всё же едва ли много. Часто ли мы видим их? Естественно, нет. Праведность, выставляющая себя напоказ – уже не праведность. Есть ли в Церкви обычные люди, такие вот как мы с вами? Конечно же, есть. Почти что вся Церковь из них и состоит. Мы встречаем их регулярно: на богослужении, на улице, в ближайшем супермаркете и в соседнем подъезде. Но привлекают ли они к себе внимание? Нет. С чего бы? Кто бы стал обращать внимание на обычных людей, каковых тысячи, миллионы и миллиарды? А есть ли в Церкви грешники? Явные грешники, чьи грехи и пороки бросаются в глаза, смущают, соблазняют и вызывают осуждение? Есть, что уж тут греха таить. Много ли их? Да едва ли даже столько, сколько святых. Их чрезвычайно мало. Но они заметны. Даже слишком заметны. Пожалуй, никто из всех членов Церкви не заметен так, как они.
А вот теперь ответьте: по каким из вышеперечисленных категорий, на ваш взгляд, общество судит о Церкви? Правильно – по двум последним, как-то: есть в Церкви простые люди и есть отъявленные грешники, живущие за счёт этих людей. А святые с праведниками – это те, про кого в книжках пишут. Прибавьте к этому, вполне тривиальному стереотипу, политическую составляющую и получившийся результат бросьте в массы. Получится именно то, о чём сегодня говорят из каждого утюга и пишут даже на экранах кнопочных телефонов.
В соцсетях нынче только и шуму, что от тех, кто нам самим с напором и злостью, плохо маскируемой под праведный гнев, пытается навязать точку зрения о Церкви, которая «сама виновата».
Для общества мы – та самая «церковь страны-агрессора», объединяющая сепаратистов и предателей разных мастей, служители которой, в перерывах между перечислениями в Москву миллионов украинских денег, напившись французским коньяком, ездят на запредельных скоростях по улицам городов и весей на мерседесах, лексусах и бентли последних моделей. Что нужно, чтобы с мыслящим таким образом обществом начать диалог? Нужно признать, что оно право в своём взгляде на нас. Признать, что мы такие и есть, да при этом ещё и на колени упасть, позвучнее стукнув лбом об пол. Впрочем, диалога не выйдет и тогда. Потому как тогда общество будет иметь полное право сказать: вот видите, они сами признались в своих грехах, что теперь с ними говорить?
И, таки да, некоторые уже в чём-то подобном расписались. Не за себя, конечно. За Церковь. В соцсетях нынче только и шуму, что от тех, кто нам самим с напором и злостью, плохо маскируемой под праведный гнев, пытается навязать точку зрения о Церкви, которая «сама виновата». Одни и вправду так думают, другие вторят им из малодушия, страха или желания не упустить возможность привлечь к себе внимание фейсбучной аудитории.
Так или иначе, а перед лицом испытаний наша Церковь стоит в одиночестве. Враги гортанно прокашливаются, готовясь кричать «распни». Завистники нетерпеливо пощёлкивают костяшками пальцев, в алчном желании «кончить дело и начать делить добычу». Равнодушные уже заготовили дежурное «сами виноваты», на случай, если кто вдруг переборщит с «праведным гневом». Свои разбежались и сидят по углам «страха ради»... Да и за предателями, будьте уверены, не заржавеет. Уже месяц, как ситуация вызывает только одну стойкую ассоциацию – ассоциацию со Страстной седмицей. С Христом в Гефсимании. С Молящимся в предчувствии неизбежного. С Тем, Кто сегодня может быть уверенным только в одном – в том, что помощи не будет ниоткуда, а впереди не просто то, чего не избежать, а то, чего не может не произойти.
Война рано или поздно подойдёт к концу. Рано или поздно наступит мир. Но вот последствия войны будут аукаться ещё очень долго. И в жизни страны, и в жизни Церкви, а главное – в душах людей.
И разница только в одном: у Христа вслед за Гефсиманией будут улюлюканье Синедриона, судилище Пилата, Голгофа и Крест. И только после смерти, гроба и сошествия в ад – Воскресение. Церкви же Господь готовит не столько крестный путь, сколько необходимые испытания.
Судите сами: война рано или поздно подойдёт к концу. Рано или поздно наступит мир. Но вот последствия войны будут аукаться ещё очень долго. И в жизни страны, и в жизни Церкви, а главное – в душах людей. Мы и сейчас видим, как много тех, кого война так или иначе внутренне искалечила. Когда в мирное время мы поймём, как таких людей много, поверьте, многим станет страшно. И, будьте уверены, рано или поздно эти люди придут к нам. В нашу Церковь. Они будут очень разными. С разным уровнем веры, с разными взглядами, некоторые даже с предубеждением относительно нас. Но придут они именно к нам. Потому что страдающий человек подсознательно тянется туда, где могут ему помочь.
И они потянутся. Потянутся к Богу, действующему в Церкви. Пусть каждый на минуту представит свой диалог с таким искорёженным войной человеком. Что мы сможем ему сказать? Что будем иметь право сказать? Если мы сами не испытаем страданий, не пройдём через испытания, не получим болезненного и горького опыта, всё, на что мы будем способны – это молчаливое сочувствие. Пустое, сентиментальное, бесполезное сочувствие. То, что реально страдающему человеку не только даром не нужно, но, в определённой мере, даже вредно. Вот Господь и даёт нам необходимый опыт. Можно сказать, готовит к новой, важной миссии – послужить спасению тех, кого Он уже избрал, кого уже призывает к Себе, но кто сам ещё об этом не знает.
И, да, на этом поприще Церковь тоже будет одна. Потому что к этому моменту в ней и с ней должны будут остаться только те, кто будет способен понять, вместить и понести.
