Церковнославянский или украинский: менять ли Церкви язык богослужения

Жизненный подвиг святых братьев Кирилла и Мефодия увенчался феноменальным успехом: их трудами Священное Писание было переведено на славянский язык, ими был основан перевод богослужебных книг, а созданные ими алфавит и стилистически-грамматический комплекс сформировали платформу для развития литературных языков всех славянских народов. На этой же платформе, пережив целый ряд испытаний и проблемных видоизменений, был сформирован язык богослужения нашей Украинской Православной Церкви – церковнославянский язык (в дальнейшем, ЦСЯ – Ред.).

Сейчас Церкви предъявляют множество претензий в отношении языка богослужения. Одни утверждают, что службы на «чужом» языке – это ущемление украинских национальных интересов «москалями»; другие уверены, что каждый народ должен молиться на своем языке, и когда мы этого добьемся, только тогда будем независимы от Московского Патриархата; третьи считают, что только богослужения на украинском  приведут к полному пониманию храмового богослужения обычным украинцем.

Прежде чем делать из ЦСЯ национально-экклезиологическую проблему и шельмовать ее в средствах массовой информации, необходимо прежде всего дать разъяснения основных историко-филологических позиций – как возник ЦСЯ, насколько он чужд для нас и возможен ли перевод богослужения на украинский. Потом уже выводы из этих позиций можно рассмотреть в экклезиологическом аспекте – нужен ли этот перевод Церкви и кому от него будет польза.

Как возник церковнославянский язык

Славянский алфавит создали святые Кирилл и Мефодий – это прописная истина, которую знают все еще со школьной парты. К сожалению, этой фразой для большинства украинцев знания в области славянской филологии и исчерпываются. А все (!) учебники, вкратце описывая историю возникновения славянской азбуки, почему-то забывают отметить одну характерную особенность этого события: наша азбука не возникала спонтанно в ходе истории, ее не изобретали работники народного образования для ликвидации проблем неграмотности. Святые Кирилл и Мефодий в рамках славянской фонетики искусственно создали знаковую (алфавит), грамматическую и стилистическую системы для одной конкретной цели – для перевода Священного Писания и богослужебных книг на славянский язык. Они были миссионерами и создали церковнославянскую грамматику для того, чтобы донести до славянских народов Слово Божие.

Священное Писание и церковную литературу они (и их ученики) переводили с греческого, поэтому целесообразно дать хотя бы поверхностную характеристику греческому оригиналу. Греческий язык является одним из самых развитых и самых выразительных в мире. Он относится к так называемым синтетическим языкам, где средствами формообразования и связи слов являются флексии – окончания, которые в сочетании с разветвленной системой склонения позволяют иметь свободный порядок слов в предложении и подчинять его логическому выражению.

Современный новогреческий язык формировался с начала XVIII в., а в древнегреческом двухтысячелетней давности очень четко различались литературная норма – аттический диалект (аттика) – и общеразговорный – койне (от греческого oinh – общая). Эпоха койне продолжалась от времени завоеваний Александра Македонского по V-й век нашей эры, то есть почти восемьсот лет. Именно в этот период и на этом языке были написаны новозаветный канон, Септуагинта – перевод Ветхого Завета 273 гг. до Р. Х. и основная часть богослужебных текстов. Греческий оригинал Нового Завета и богослужения койне можно сравнить с научной прозой – правдиво, обоснованно, доходчиво, в простых и красивых формах торжественной ритмики евангелисты, апостолы, отцы и учителя Церкви преподавали открытое им свидетельство о Боге; богословы на протяжении веков языком койне (все Вселенские соборы первого тысячелетия проходили в языково-культурной среде Византии) шлифовали догматические определения; священники, монахи и миряне воплощали все это в храмовое богослужение и личную молитвенную практику.

Перед святыми Кириллом и Мефодием стоял, казалось, непреодолимый барьер: перевести это богатство для славянских народов, не имевших ни письменности, ни какого-либо философско-догматического понятия или определения. Святые братья решили эту проблему в высшей степени оригинально: воспроизводя славянскую фонетику, они частично заимствовали из койне, а частично искусственно создали грамматические, синтаксические и стилистические формы для своего перевода. Обратите особое внимание: Кирилл и Мефодий не «создавали язык» и не брали за основу болгарский – язык и даже отдельные виды письма, согласно гипотезам, у славян уже были. Они создавали языковые формы для своего перевода, то есть ЦСЯ был искусственно создан для перевода Библии и богослужебных книг, а уже потом на протяжении многих веков славянские народы брали из этой церковнославянской сокровищницы нормы своих книжных языков.

Как создавался церковнославянский язык

В ЦСЯ (церковнославянский язык) вошли:

• Без перевода все слова, связаные с Церковью, богослужением и догматическо-философскими определениями – оригинал койне и несколько десятков латинизмов и семитизмов только читались в славянской транскрипции, например: евангелие, патриарх, икона, монах, иерей и т д.;
• Для всех сложных слов, которыми так богат койне и каким вообще не было аналога в древних славянских языках, Кирилл и Мефодий искусственно создали так называемые слова-кальки, например: meta (пере) + morphe (форма) = Преображение;
• Слова, которые использовались для проповеди основ веры, были взяты из общеславянского корня, например: Троица, вера, терпение;
• Порядок слов в предложении святые братья ввели в соответствии с греческим оригиналом, а не разговорным древнерусским диалектом.

Таким образом, следует четко осознавать: ЦСЯ – это искусственно созданная форма передачи церковного наследия на славянскую почву. Он не вырос ни из разговорного, ни из литературного диалекта, он никогда не был достоянием одного народа, который бы навязывал его всем остальным. Он стал языком воцерковления всех славян.

Церковнославянский язык – это искусственно созданная форма передачи церковного наследия на славянскую почву. Он не вырос ни из разговорного, ни из литературного диалекта, он никогда не был достоянием одного народа, который бы навязывал его всем остальным. Он стал языком воцерковления всех славян.

Русский и украинский: кто на кого влиял?

Шли века. Из древнеславянского корня вырастали языки отдельных славянских народов, которые отличались между собой и степенью сохранения общего языкового корня, и уровнем собственного развития, и степенью податливости иноязычным влияниям. В частности, с XII века уже намечается тенденция к образованию украинского и русского языков. Формирование диалектных особенностей украинского языка четко прослеживается еще во второй половине ХII в. Так, в Добриловом Евангелии 1164 года (Волынь) уже появляется украинское «І» – есть слова «камінь», «шість». С XIII в. производятся украинские «И» и «І». С XV в. здесь значительно больше, чем на севере развивается книгопечатание – если Ивана Федорова прогнали из Москвы, то во Львове приняли и в середине XV в. в Украине уже четыре типографии – во Львове, Вильно, Остроге и Киеве. А с XVII в. уже можно говорить о формировании украинского литературного языка на базе церковнославянской основы, славянорусского «говора» и киево-полтавского диалекта (это одна из гипотез). Формирование русского языка проходило на базе т. н. «московского говора» – синтеза древнерусской и финно-угорской групп – который в сочетании с церковнославянской грамматической основой под влиянием юго-русского диалекта эволюционировал в русский литературный язык.

Я не оговорился, говоря о влиянии. Сегодня находятся многие горе-патриоты от политики, которые выставляют украинский язык неким бедненьким, вечно плаксивым ягненком, над которым все время издевался «оккупационный» московский. Ничего подобного: формирование русского языка вплоть до XVIII века находилось под прямым филологическим влиянием украинского. Проф. Огиенко (будущий митрополит Иларион) четко определяет: «С момента присоединения Украины к Москве украинцы потянулись в Москву в большом количестве и понесли с собой свой литературный язык... Литературный московский язык творили в значительной степени наши украинцы, которые тогда были везде по Москве… Так умер старый украинский литературный язык и так он воскрес уже литературным московским языком» (Огиенко И. Украинская культура. Киев, 1918).

Сегодня находятся многие горе-патриоты от политики, которые выставляют украинский язык неким бедненьким, вечно плаксивым ягненком, над которым все время издевался «оккупационный» московский. Ничего подобного: формирование русского языка вплоть до XVIII века находилось под прямым филологическим влиянием украинского.

Лишь во второй половине XIX в. украинский язык стал предметом русских великоимперских посягательств (Валуевский указ 20 июня 1863 г. и императорский 18 мая 1886 г.), но в филологическом аспекте именно украинский язык влиял на процесс формирования русского, а не наоборот.

И возвращаемся к церковнославянскому. Несмотря на политические моменты, и украинский, и русский языки характеризовались одним уникальным феноменом: на протяжении всей их тысячелетней истории, и в украинском, и в русском церковнославянский язык занимал нишу так называемого «высокого стиля». Обратите особое внимание на этот феномен: ЦСЯ не замыкался рамками церкви и «непонятным» богослужением, не отчуждался, не отмирал, наоборот – и в русском, и в украинском он почти девять (!) веков был языком культуры, книги, официальной переписки и государственно-актовой документации. Такую языковую ситуацию на Руси ученые характеризуют термином «диглоссия». Кроме этого, наши предки и украинской, и русской народности все время расценивали церковнославянский язык как средство выражения богодухновенной правды, как средство передачи божественного начала. Например, Иван Вышенский утверждал, что «на церковнославянском даже врать невозможно».

Таким образом, на первую группу вопросов – как возник и насколько чужим или «оккупационным» был церковнославянский язык – мы можем дать однозначный ответ:

1. ЦСЯ был искусственно создан для переноса Слова Божьего на славянскую почву и соединил в себе лучшие достижения византийской догматическо-философской мысли и культуры с достижениями славянских народов,
2. ЦСЯ ни для кого не был ни разговорным, ни своим, ни чужим, ни тем более «оккупационным» – в течение всей тысячелетней истории (до XIX в.) и в русском, и в украинском он выполнял функцию языка «высокого стиля»;
3. Заявления об «оккупации» церковнославянским языком нашего, почему-то всегда «бедненького» украинского нельзя считать ничем иным, как свидетельством их собственного дилетантизма. И, не вдаваясь в безрезультатные дебаты, в адрес таких горе-патриотов можно просто направить известный парафраз Тараса Григорьевича – если б учились так как надо, то и мудрость бы была своя...

Нужно ли переводить богослужение на украинский?

Сам по себе процесс перевода на любой язык не несет ничего антицерковного, наоборот – Священное Писание свидетельствует, что в день Пятидесятницы были освящены языки всех народов, и каждый славил Бога «своим языком, в нем же родихомся» (Деян., 2,7-11). Из этой фразы современные пустословы делают вывод: если языки всех народов освящены Богом, и апостолы завещали молиться на родных языках, для чего тогда ограничивать себя устаревшей славянщиной и стоять перед барьером малопонятности богослужения?

Безусловно, молиться можно на любом языке, молиться можно и без слов. Можно молиться на украинском (и наша Церковь санкционирует такую возможность для индивидуальной молитвы, и в тех общинах, где более двух третей прихожан желают богослужения на украинском языке) – но такая теоретическая возможность не определяет собой целесообразности и необходимости перевода всего богослужебного достояния УПЦ. Напротив, те, кто сегодня добивается огульной отмены ЦСЯ, не только пренебрегают историческими и филологическими аспектами такого перевода – они вообще стоят на нецерковной позиции.

В основе их попыток лежит (может ими и не осознаваемая) семиотическая теория швейцарского протестанта Ф. де Соссюра об условности (конвенциональности) языковых знаков. Согласно этой теории, тот или иной язык безотносительно к духовности и мышлению, является, образно говоря, внешней словесной одеждой, которую можно менять как угодно.

В отличие от семиотики православная теория утверждает онтологический статус языка – «Бог бе Слово» (Ин. 1,1). То есть отдельные человеческие языки являются своеобразными выразителями и ретрансляторами божественных энергий, являются средой, в которой происходит встреча человека с Богом. Исторически по Промыслу Божию сложилось так, что в нашей Православной Церкви такой средой богообщения уже тысячу лет является церковнославянский язык.

Православная Церковь не канонизировала славянский текст, не предоставляла ему статус сакрального и тем более не устанавливала монополию на какую-то фанатичную преданность эталону святых Кирилла и Мефодия, но мы сами должны осознавать: язык, который тысячу лет нашей истории в абсолютной полноте выражал нам Богооткровенную истину, является для нас священным. Православные богословы даже называют ЦСЯ словесной иконой – как через линии, краски и изображение иконы, так через свои языковые средства, отсекая все мирское, церковнославянский язык возводит нас к уникально возвышенным и чистым формам Богообщения.

Язык, который тысячу лет нашей истории в абсолютной полноте выражал нам Богооткровенную истину, является для нас священным. Православные богословы даже называют ЦСЯ словесной иконой – отсекая все мирское, церковнославянский язык возводит нас к уникально возвышенным и чистым формам Богообщения.

Церковнославянский язык освятился многовековым богослужебным использованием, его звуки, не возбуждая никаких греховных и бытовых аналогий настоящего, сами собой возводят наши чувства к Богу и именно этим, отличным от сегодняшнего языка архаизмом звучания, оберегают душу верующего человека. Сам священный характер этого языка оберегает душу от соблазнов мира и концентрирует ее в молитве, в то время как любые современные переводы богослужения – или русский, или украинский – профанируют священный характер богослужения и тянут его вниз – к серенькой жизненной рутине.

Нам могут возразить – а нельзя ли будет все эти эпитеты отнести к украинскому языку, может и он когда-нибудь станет таким уникальным средством выражения Божественных истин? Может и станет – этого мы не знаем. Но должны осознавать другое: в мире ничего не происходит само по себе. Божий Промысел – направляющая человека к добру Божья Сила – управляет тем, что мы называем историей.

Согласно этому Промыслу Божию, ЦСЯ уже тысячу лет является языком нашего богослужения и в уникальной чистоте и полноте передает нам истины христианства.

Заранее предвижу возмущение – мол, представители нескольких конфессий уже осуществляют богослужения на украинском языке, а здесь заявляют, что это невозможно. Я еще раз повторяю: в настоящее время никто в Украине даже не подступался к филологическим проблемам перевода богослужения и библейских текстов. То, что вытворяют сегодня эти самые представители нескольких конфессий, является просто откровенным шельмованием церковнославянского богослужебного языка, а не его переводом.

Одни служат по-славянски с «галицким» акцентом (Побідную піснь поюще, вопіюще...), другие часть предложения заменяют украинизмами, а богословские термины искривляют в собственных транскрипциях (ще раз і ще раз миром Господу помолимся). Объединяет и тех и других одно – «мы должны вести богослужения как угодно, только не по-московски».

О переводе Священного Писания на украинский

В русле богослужебного языка, или параллельно с ним, но все равно стоит хотя бы в общем рассмотреть довольно сложную историю перевода Библии на украинский язык.

Первый полный перевод Священного Писания современным на то время украинским литературным языком был осуществлен лишь в середине XIX века. На эту сложнейшую работу решился Филипп Морачевский – инспектор Нежинской гимназии высших наук князя В. Безбородко, пылкий сторонник украинской старины. Но фрагменты его трудов были изданы лишь в начале ХХ века, причем издатели настолько исправили авторскую речь перевода, что почти нивелировали литературную ценность самого перевода.

Первым изданным полным украинским переводом Библии стала 35-летняя работа Кулиша, Нечуй-Левицкого и Пулюя, которая увидела свет в 1903 году. Однако проблемой этого перевода стал... украинский язык. Уже в 1920-е годы с лексической и фразеологической стороны эти переводы устарели. Кроме того, П. Кулиш совершал свой перевод Ветхого Завета местами не дословно, а в свободном переводе, повлекший значительные отклонения от оригинала.

Реальное применение приобрели в среде украинской православной диаспоры США и Канады переводы митрополита Илариона (Огиенко). Результатом его почти 42-летней работы стало издание в 1962 году в Лондоне переведенной им Библии.

Почти параллельно с ним в среде Греко-Католической Церкви в Риме осуществляется перевод Иваном Хоменко – издан в 1963 году.

Порядковый четвертый изданный перевод Священного Писания принадлежит нашему современнику, клирику УГКЦ о. Рафаилу Турконяку.

Под руководством бывшего митрополита УПЦ Филарета проведен процесс практически самый простой – перевод Библии на украинский язык осуществляли с русского синодального текста.

Помогает ли украинизация богослужения наполненности храмов?

Все это – авторские переводы, ни один из которых не занимает научно-критической ниши в мире библеистики. Оценка их практического применения (ради чего они, собственно, и создавались) тоже неоднозначна. Буквально месяц назад глава Филадельфийской митрополии УГКЦ Борис Гудзяк обнародовал данные: структура УГКЦ в диаспоре потеряла около 80% своей паствы за последние 30 лет. Аналогичная ситуация и в православной диаспоре США и Канады. Ни богослужения на украинском языке, ни имеющиеся переводы Священного Писания, ни общая направленность на национально-культурную идентичность не помогли. Причина кризиса оказалась сильнее, это – секуляризация. Преодоление языкового барьера «понятности» не помешало погоне за благами мира, в которой люди массово уходят из Церкви: и православные, и греко-католические украинцы диаспоры.

Нам могут возразить, мол, для большинства людей украинизация богослужения одним махом решает проблему непонятности. Спешу разочаровать – польза будет не столь очевидной, как кажется. Непонятность православного богослужения – это надуманный религиозно-потребительский миф, а не проблема. И «непонятность» православного богослужения определяется не барьером ЦСЯ, а уровнем воцерковления самого человека.

Церковность – это образ жизни. В отличие от тех, которые живут по-христиански и выражают свою веру в богослужении, есть другая категория людей, которую в околоцерковных кругах иронично, но очень точно называют «захожанами». Эти люди не имеют никаких знаний в области религии, не молятся, не постятся, не живут по-христиански – они просто «заходят» в храм и хотят, чтобы все сразу было понятно. А поскольку к этой категории «захожан» относится весь наш доморощенный политический бомонд с несколькими десятками журналистов, то они и оформили собственную нецерковность в проблему «непонятности».

Миф о «непонятности» ЦСЯ продвигает в медиа политический бомонд с несколькими десятками журналистов, которые не живут церковной жизнью.

Можно профанизировать богослужение даже на самый простой сленг Эллы Людоедки («Двенадцать стульев») со словарным запасом в 28 слов, но от этого оно понятнее не станет. Нужно начинать жить по-христиански, молиться, приобретать литургические, догматические, исторические знания – тогда это все можно выражать в богослужении, а когда этой собственной церковности нет – просто нечего выражать и ни один язык здесь не поможет.

Реформаторы украинского языка и богослужение

Отдельного внимания заслуживают представители сферы государственного религиоведения и несколько ученых-филологов, которые и создают ауру нетерпимости ЦСЯ в нашем обществе. Советовал бы обратить внимание на один парадокс: деятели, которые, как правило, студентам преподают односеместровый курс славянской филологии, рассказывают, как должна поступать Церковь, которая совершает богослужения уже тысячу лет. Причем, когда читаешь их эпатажные «перлы» двух-трех месячной даты введения в оборот, как: послыня, членкиня (женщина – член делегации), министерка, шоферка, то страшно становится, к чему такие горе-филологи могут довести свои модернистские извращения в области богослужебного языка. Именно поэтому Церковь не может идти на поводу у различных горе-реформаторов.

Наглядным примером такой профанации церковности в угоду потребительской «понятности» может служить богослужебная реформа Римско-Католической церкви 1969 г. II-й Ватиканский собор санкционировал перевод традиционной латинской мессы на национальные языки. Но вместо ожидаемого массового наплыва неофитов в «полностью понятные» костелы эффект получился обратный. Значительная часть католиков почувствовали потерю сакрального молитвенного характера богослужения, отказ от намоленной веками латыни отверг значительную часть прихожан. Часть духовенства во главе с архиепископом Марселем Лефевром также не приняли языковой реформы. Вместо воцерковления началась секуляризация Церкви – богослужебный модернизм привел к тому, что мессы могут совершатся под гитару, в рок-ритмах. И за такую большую жертву освященных веками традиций неофиты, ради которых все задумывалось, платят католицизму пустыми костелами и откровенно циничным антиклерикализмом.

Какие выводы?

• Перевод богослужения – это не просто замена одной системы языковых знаков и правил на другую, это – изменение смысла, который в данном случае может привести к профанации богослужения.
• Поверхностная понятность богослужения для неофитов не идет ни в какое сравнение с тем вредом, который богослужебный модернизм нанесет общецерковным позициям.
• Все примеры богослужебного модернизма не дают позитивного результата.
• Сегодня у многих православных народов существуют системы двух и более языковых кодов, в которых древние языки выполняют функции богослужебных, например, в Элладской Церкви – койне, в Армении древний «грабар», в Грузии – древний «дзевикартули» являются языком богослужений; у сербов и болгар – церковнославянский, а их попытки ввести национальные языки просто не дают никакого результата. Церковнославянский язык – это тысячелетнее выражение богослужебной практики нашей Украинской Православной Церкви, а не средство «омоскаления» народа.

Нет никакого смысла, никакой целесообразности менять в богослужении Церкви церковнославянский язык на украинский – такая замена не будет способствовать выполнению Церковью своей миссии спасения человека.

Теоретически возможность перевода богослужебного пласта УПЦ на украинский язык существует, но практически на сегодняшний день эта возможность нереальна:

во-первых, перевод с ЦСЯ на украинский практически невозможен из-за неразрешимости филологических проблем, а дилетантские попытки обойти эти проблемы ведут к святотатству и пародированию богословской терминологии;

во-вторых, в настоящее время в Украине для этого нет ни сил, ни средств.

Но корень проблемы не в возможности, а в целесообразности. Несмотря на все спекуляции на предмет несоответствия современного варианта ЦСЯ кирилло-мефодиевскому оригиналу, несмотря на все обвинения в воздействии или даже засилье русизмов, главное другое: именно этот язык уже тысячу лет – в нашем измерении в УПЦ – и в целом ряде славянских православных церквей определяет и выражает собой сакральное пространство Церкви.

Именно поэтому нет никакого смысла, никакой целесообразности менять в богослужении Церкви церковнославянский язык на украинский – такая замена не будет способствовать выполнению Церковью своей миссии спасения человека. Онтологический статус украинского языка не позволяет ему на сегодняшний день выполнять функцию богослужебного языка. А менять его как семиотическую словесную оболочку безотносительно к вере и духовности в угоду ультраправым политическим силам Церковь не может – потери будут катастрофические, а пользы никакой.

Богослужение на церковнославянском языке – это выражение тысячелетнего духовного пути нашей Церкви, и перевод в Богослужении может быть допущен там, где это продиктовано взятой из этого духовного пути пастырской целесообразностью, а не аргументами внецерковного состояния.