«Злость» на Бога: о разнице между пониманием молитвы в РКЦ и Православии
Сейчас набирает обороты движение экуменизма. Но Бог заповедал нам стояние в Истине. Должны ли мы соглашаться на ложь во имя мнимого единства?
В контексте современных тенденций по сближению, а, возможно, и объединению православных и католиков, все более важным становится осознание того, что нас разделяет. И патриарх Варфоломей и папа Франциск говорят о том, что Бог заповедал нам единство, а значит мы должны стремиться к этому единству несмотря на существующие различия. Но Бог также заповедал нам стояние в Истине, а это значит, что мы не должны соглашаться на ложь во имя мнимого единства. В данной статье речь пойдет о различии православного и католического понимания молитвы, которое стало еще более явным после недавних заявлений римского папы.
В начале июня 2020 г. на аудиенции в Апостольском дворце папа Франциск заявил о том, что не нужно бояться вступать с Богом в спор и даже не нужно бояться… злиться на Него. Причем злость на Бога папа Франциск рассматривает как признак нашего сыновства Богу.
«Это может показаться ересью, но нередко я слышу от людей, что они злятся на Бога. "Ты осмелился разозлиться на Бога?" – "Да, я разозлился". Но это и есть одна из форм молитвы. Только сын может разозлиться на отца и потом снова с ним общаться. Давайте учиться у Авраама молиться с верой, беседовать, спорить, но с постоянной готовностью принять Слово Бога и осуществлять его на деле», - сказал понтифик.
Что примечательного в данном высказывании?
«Это может показаться ересью, но нередко я слышу от людей, что они злятся на Бога. "Ты осмелился разозлиться на Бога?" – "Да, я разозлился". Но это и есть одна из форм молитвы», – папа Франциск
Во-первых, как ни странно это звучит, но оказалось, что для католиков злиться на Бога – нормально. Папа – глава католической Церкви и, соответственно, в круг его общения входят, в основном, католики. А потому, когда он говорит, что нередко слышит от людей об их злости на Бога, можно предположить, что эти люди – священство и верующие РКЦ. То есть злость на Бога – это, по словам папы, может быть и не тотально распространенная, но все же довольно обычная практика в духовной жизни католиков.
Во-вторых, папа утверждает, что злость на Бога – это и есть одна из форм молитвы.
Святитель Феофан Затворник, суммируя святоотеческий опыт говорит: «Молитва — это ума и сердца к Богу возношение, на славословие и благодарение Богу, и испрашивание у Него потребных благ, душевных и телесных». Может ли быть при этом на Бога злость? Очевидно – нет. Однако, если считать молитвой вообще любое общение с Богом, то действительно мы можем найти примеры такого общения со злостью. Самый первый и яркий такой пример – Каин. Он первый, кто общался с Богом со злостью. «И сказал Господь Бог Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему?» (Быт. 4, 9). До чего довела его эта злость – известно: он стал первым человеком, который был проклят.
В-третьих, упоминая святого праотца Авраама в контексте споров между Богом и человеком, папа Франциск очевидно имеет ввиду библейский эпизод, когда Авраам просил помиловать города Содом и Гоморру и не уничтожать их, если там найдутся праведники. Постепенно Авраам уменьшал это количество праведников с 50 до 10, и Бог каждый раз соглашался. Но можно ли это назвать спором, дискуссией? Очевидно – нет. Любой спор предполагает наличие предмета спора, то есть того, на что у спорящих разные взгляды. В случае с Авраамом этого нет, как нет и в случае с пророком Моисеем, заступавшимся за согрешивших израильтян, нет и с апостолом Павлом, который желал бы сам быть отлученным от Христа, лишь бы его собратья евреи уверовали и спаслись. Все эти люди испрашивали у Бога милость, которую Он сам желает обильно изливать на людей, только бы люди были способны принять эту милость.
То, что папа Франциск сказал о молитве, для православного сознания граничит с кощунством (или даже уже не граничит). Но эти слова являются следствием того учения о молитве, которое столетиями развивалось в католичестве, и которое с точки зрения православного опыта является ничем иным, как пагубной прелестью.
Отцы Церкви о прелести
Святитель Игнатий Брянчанинов пишет: «Самый опасный неправильный образ молитвы заключается в том, когда молящийся сочиняет силою воображения своего мечты или картины, заимствуя их, по-видимому, из Священного Писания, в сущности же из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения, – этими картинами льстит своему самомнению, своему тщеславию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все, сочиняемое мечтательностью нашей падшей природы, извращенной падением природы, не существует на самом деле, – есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу».
То же самое понимание находим и у ранних отцов.
«Сам от себя не строй воображений и, которые сами строятся, не внимай тем, и уму не позволяй напечатлевать их на себя. Ибо все сие, совне будучи печатлеемо и воображаемо, служит к прельщению души. Ум и сам по себе естественную имеет силу мечтать и может легко строить призрачные образы того, чего вожделевает… Тогда испытывающий сие бывает уже мечтателем, а не безмолвником» (св. Григорий Синаит, XIII в.).
«Не желай видеть чувственно ангелов, или силы, или Христа, чтобы с ума не сойти, приняв волка за пастыря и поклонившись врагам демонам… Если желаешь молиться в духе, ничего не заимствуй от плоти» (св. Нил Синайский, V в.).
Чувственность в католической молитве
В католичестве же именно это воображение рекомендуется для молитвы. Католический учитель молитвы Игнатий Лойола (XV в) пишет: «Беседа совершается тогда, когда человек вообразит перед собою Иисуса Христа, распятого на кресте. В то время, когда это поразительное изображение является перед глазами человека, он начинает спрашивать себя, обдумывать, взвешивать, что именно склонило Создателя вочеловечиться и принять форму твари и раба. <…> Устремивши, таким образом, взор на Иисуса распятого, я скажу Ему все, что подскажут мне мой ум и мое сердце… Настоящую беседу можно сравнить с беседою двух друзей или беседою слуги со своим господином».
Это мечтательное воображение перед собою Христа довело католических «святых» до состояний, которые не могут быть определены иначе как прелесть.
В жизнеописании Маргариты Марии Алакоквийской говорится о том, что ей было видение сердца Христова, «окруженного лучами более ослепительного блеска, чем солнце, и прозрачными, как хрусталь. На нем ясно виднелась рана, которую Он получил на кресте. Вокруг Его Божественного сердца был венец из терниев, а над ним крест». Приняв это видение Маргарита Мария в дальнейшей своей жизни часто впадала в обмороки и экстазы и сделалась неспособной к обычной монастырской жизнедеятельности.
«Святая» Гертруда (XIII в.), монахиня Бенедиктинского ордена удостоилась, мягко говоря, своеобразных поцелуев. «Однажды во время молитвы в часовне она услышала пение: «Sanctus, sanctus, sanctus!» Сын Божий склонился над ней, подобно самому нежному возлюбленному, и, запечатлевая на ее душе сладостный поцелуй, сказал ей при втором Sanctus: «При этом Sanctus, прославляющем Меня, прими в Моем поцелуе всю святость Моей Божественности и Моей человечности, и это приготовит тебя к принятию Святых Тайн». И когда в следующее воскресенье она благодарила Бога за эту милость, Сын Божий, более прекрасный, чем тысячи ангелов, взял ее на руки и, словно гордясь ею, представил ее Богу Отцу в том совершенстве святости, какое Он даровал ей», – говорится в ее жизнеописании.
Сын Божий склонился над ней, подобно самому нежному возлюбленному, и, запечатлевая на ее душе сладостный поцелуй, сказал ей при втором Sanctus: «При этом Sanctus, прославляющем Меня, прими в Моем поцелуе всю святость Моей Божественности и Моей человечности, и это приготовит тебя к принятию Святых Тайн», – из жизнеописания католической святой Гертруды.
Франциск Ассизский (XII в.) в своих молитвенных упражнениях дошел до того, что увидел себя равным Богу: «передо мной явились два больших света. Один, в котором я узнал Создателя, и другой, в котором я узнал самого себя», а вскоре и вовсе «почувствовал себя совершенно превращенным в Иисуса (il se sentit change tout a fait еп Jesus)». После этого у него на теле образовались раны на руках, ногах и в области живота, которые впоследствии были названы стигматами.
Напротив, православные святые, чем больше восходили к совершенству в молитве и жизни, тем более остро осознавали свою греховность и недостоинство. Покаяние – это то единственное, на чем может основываться истинная молитва.
«Все виды бесовской прелести, которым подвергается подвижник молитвы, возникают из того, что в основание молитвы не положено покаяние, что покаяние не сделалось источником, душою, целию молитвы» (святитель Игнатий Брянчанинов).
«Как бы ни возвышенны были наши подвиги, но если мы не стяжали болезнующего сердца, то эти подвиги и ложны, и тщетны» (преподобный Иоанн Лествичник).
«Первым признаком начинающегося здравия души является видение грехов своих бесчисленных, как песок морской» (преподобный Петр Дамаскин).
***
Таким образом, кроме вероучительных расхождений между православием и католичеством существуют и расхождения мистические. И они также составляют преграду на пути сближения. Тот, кто впал в состояние прелести требует исцеления от этого своего состояния, а не признания его за истину. Можно ли представить себе, что католики оставят это свое тысячелетнее заблуждение касательно молитвы и примут единственно правильное учение о ней, которое содержится в творениях святых отцов? Конечно, у Бога нет ничего невозможного, но последние высказывания папы Франциска о молитве свидетельствуют о том, что католики находятся не на пути исцеления, а наоборот на пути все большего усугубления этого своего пагубного состояния. И православные, прежде чем соглашаться на сближение с католиками, должны спросить себя: а по пути ли нам с ними?
