«Пикасо́»: грех и Машенька

Фото: crushpixel.com

Время действия: 1992 год

Место действия: Киев

Действующие лица: о. Александр Каминский; Миша Каминский, его сын; Машенька – дочь; Настя Ищенко, девушка Миши; Олег Белкович и другие их одноклассники.

Настя не кривила душой, говоря, что любит Мишу. Этот дурацкий поцелуй с Белковичем был просто досадной и, действительно, неожиданной случайностью. Она вытирала помытые тарелки, складывала их на столе, потом на минутку прислонилась к стене отдохнуть, и тут как раз подошел Олег, рассказал что-то смешное, а затем вдруг обнял ее и стал целовать. Это было так неожиданно, так настойчиво и так… Ну, в общем, она не смогла этому сопротивляться. Губы сами раскрылись, руки сами его обняли, а тут, бац… Миша! Да пропади он пропадом, этот Белкович!

Она не на шутку испугалась. Ведь это была не какая-то там «валентинка» и даже не билеты в театр, это…

«Я ведь могу его потерять… Миша… Что же делать?»

Настя изо всех сил старалась доказать Мише, что этот случай в столовой в их отношениях ровно ничего не значит. Она тысячу раз говорила ему, что любит, постоянно звонила, не отходила от него в школе. Она действительно боялась потерять его.

– Миша! Ну прости меня. Миша! Ну пусть у нас все будет по-прежнему. Ну как мне тебе доказать, что я люблю тебя? Миша!

А Миша терзался муками ревности и… тоже боялся потерять ее. Он всем сердцем желал бы ее простить, но…

«Я же сам видел! Сам все видел!»

*   *   *

Как-то в разгар этих сердечных переживаний к Мише подошел Георгий.

– Послушай, брат. Я хочу тебя попросить почитать со мной Евангелие и помолиться за отца. Ну, молитва по соглашению, ты же знаешь.

Миша кивнул, он об этом слышал, но никогда сам так не молился.

– Понимаешь, – продолжал Георгий, – папу с работы уволили, завод распался, мамка сейчас одна деньги в семью приносит. А отец пить начал с горя. Мыкался, мыкался, все работу искал. Да где ее сейчас найдёшь? Вот и запил.

Миша сочувственно покачал головой и подумал:

«Странно получается: денег нет, а запил… На что?»

– В общем, помоги мне. Давай каждый день будем читать Евангелие. Ну, каждый у себя, и поминать о здравии раба Божия Василия. Так, чтобы сорок Евангелий прочитать. А? А то пропадет ведь.

– Хорошо, – согласился Миша.

Чтение Евангелий его, кроме всего прочего, немного отвлекало от невеселых мыслей о Насте. Но оказалось это делом нелегким. Временами так не хотелось приступать к этому чтению. Как будто кто-то силой препятствовал. Но для лучшего друга Миша себя пересиливал.

*   *   *

Белкович ходил павлином, наслаждаясь своим успехом и неотразимостью. Он не приставал к Насте, которая его сторонилась как прокаженного, но Мише часто говорил с насмешкой:

– Вот увидишь, Попович, она сама ко мне прибежит. Вот только время чуть-чуть пройдет и… Бабы – они все одинаковые. На что хочешь могу поспорить, что прибежит.

Ну как было его не осуждать?! Миша его не то что осуждал, он ненавидел его лютой ненавистью.

«Хорошо папе проповеди говорить», – думал он с обидой. – «Молиться за Белковича? Когда он у меня самое дорогое отнимает? Жалеть его? Ну уж нет! И почему это мне должно попуститься, впасть в тот же самый грех? Я что, разве у кого-то девушку отбиваю? Что, разве делаю то, что он делает? Даже подумать об этом стыдно. А папа еще говорит: "Убойтесь!". Попробовал бы он тут, на моем месте».

Миша так досадовал на папу за его проповедь о неосуждении, что даже ничего ему не сказал про свои дела с Настей. Папа, конечно, видел, что с сыном творится неладное, но лезть с расспросами не решался.

Постепенно мысль: «Ну как же она так могла?!» сменилась в Мишиной голове другой: «А что, если она действительно уйдет к Белковичу?» От этого становилось жутко. Только сейчас Миша, кажется, начал понимать, как сильно он любит Настю.

«Пусть… Пусть она меня бросит. Но Белкович… Если она попадет к нему в лапы, что он с ней сделает? Ведь он ее совратит и бросит. Будет потом еще всем рассказывать, похваляться. А она… О! Нет! Нет! Настя! Если я ее сейчас оттолкну от себя… О! Что он тогда с ней сделает!»

Но тут же перед его мысленным взором вставал их поцелуй в столовой, и Миша опять впадал в отчаяние.

«Ну как же она так могла?!»

Настя тоже с ума сходила от горя и не ослабевала в попытках вернуть любимого. Но Миша был непреклонен. По крайней мере, ей та казалось.

Наконец, она решилась на последний шаг.

Подошли первомайские праздники, когда все горожане, по традиции, едут на дачи или к родственникам в село сажать картошку. Накануне 1-го мая Настя, уже после уроков, подошла к Мише, взяла его руку в свои ладони и посмотрела ему в глаза. Миша вздрогнул, настолько серьезным ему показался этот взгляд.

– У меня сегодня родители с братом на дачу уезжают. Я сказала им, что останусь, что мне к выпускным готовиться надо, – она помолчала, вглядываясь ему в лицо. – Приходи ко мне, Миш… На всю ночь приходи, слышишь. Я так хочу! – она, не отрываясь, смотрела на него.

Миша почувствовал, как быстро забилось сердце. Он переступил с ноги на ногу. Вот оно! То, о чем говорил отец. Вот! Но… какие же у нее глаза!

– А что я родителям скажу? – выдавил он из себя и тут же подумал, как это мелочно по сравнению с тем, на что решалась она.

Настя выпустила его руку и сказала немного обиженно.

– Придумай что-нибудь, ты же мужчина, – она повернулась уходить, но еще раз взглянула на него и повторила с нажимом: – Я так хочу! Слышишь?!

Мише показалось, что он кивнул.

Дома он не находил себе места. Он почувствовал, что ситуация подошла к той именно грани, на которой вопрос «быть или не быть» встает во всей своей тяжести и неотвратимости. На одной чаше весов – Настя, ее любовь, ее судьба, ее будущее… Миша ломал руки. Ведь Белкович своего не упустит. А на другой – невзрачное слово из четырех букв – «грех». Маленькое такое…

«На что хочешь могу поспорить, что прибежит»… Нет! Я не имею права ее отвергнуть! Я не прощу себе потом».

Миша стонал под тяжестью этого выбора. Он ходил из угла в угол и сердцем чувствовал, как стрелка на часах неумолимо отсчитывает минуты. Он не мог даже молиться. О чем? Спрашивать Бога, совершать ли ему грех или нет? О! Если бы кто-то решил это вместо него!

И Миша решил все рассказать отцу.

«Да! Вот как он скажет, так пусть и будет!»

Мама с Сергием, который был на два года младше Миши, тоже уехали сажать картошку. Папа остался «пасти» дома младших: Ольгу, Андрея и совсем маленькую двухлетнюю Марию, которая была любимицей всей семьи. Мишу в этом году не трогали. На носу экзамены: выпускные в школе и вступительные в семинарию.

Папа сына внимательно выслушал, но тяжести выбора с него не снял.

– Никто, слышишь, никто, не решит этого за тебя. Когда-то Господь сказал своим ученикам: «Не хотите ли и вы отойти?»  Он не решал за них, не приказывал. Он их просто спрашивал. Как сейчас тебя.

Папа ушел в комнату к детям, а Миша остался в сильном смятении и беспокойстве.

«Что же делать!? Надо сказать: "Нет"… Но что тогда? Она мне этого не простит. Белкович… Она погибнет, погибнет!»

Около девяти часов вечера раздался звонок. Миша подошел к телефону, еле передвигая отяжелевшие ноги. Медленно поднял трубку, которая весила, наверное, килограммов двадцать. Он знал, что звонит Настя.

– Алло.

– Миша, ты? – голос Насти был спокойным, но он почувствовал, что это спокойствие ей дается нелегко.

– Да.

– Ты идешь ко мне, Миша?

В ее вопросе не было настойчивости, требовательности, соблазнительности. Не было никакой ультимативности. Она любила его и дарила ему то, что никогда уже не сможет подарить никому другому. Как будто прыгала с высоты ему на руки, и лишь от него зависело, словить ее или дать разбиться.

И он сказал:

– Да.

В тот момент он действительно не вспомнил ни о чем: ни о Евангелии, ни об отце… Он не вспомнил о своем будущем священстве, не вспомнил, как когда-то познал, что Бог есть.

Он положил ставшую очень легкой телефонную трубку и повторил про себя:

«Да!»

И в тот же миг он услышал душераздирающий крик.

Кричала Мария, которую папа недавно уложил спать. Все, кто был в квартире, кинулись к ней. Она сидела на кровати, держалась рукой за живот и кричала так, что холодело все внутри.

– Маша, что?

Маша не могла ответить, она корчилась от боли и смотрела на своих родных взглядом, полным недоумения и мольбы о помощи. От ужасной боли в ее глазах не было даже слез.

Первым пришел в себя папа. Он кинулся вызывать скорую. Назвал адрес, симптомы, умолял приехать поскорее. Но шел 1992 год, в стране царил полный бардак, и скорые быстро не приезжали.

От телефона он кинулся обратно к Марии. Двухлетний ребенок заходился в крике, переходившем в хрип. Вынести это было невозможно. Миша держал ее за руку и, не зная, как облегчить ее страдания, что-то лепетал, вроде:

– Маша, Машенька, успокойся, все будет хорошо.

То же самое делали и остальные, держа ее кто за ручку, кто за ножку. Папа стал гладить живот, но от этого она зашлась еще хуже.

– Миша, беги на третий этаж к тете Тамаре. Она фельдшер. Если дома, попроси прийти. Пусть возьмет что-то обезболивающее. Быстро!

Миша побежал за тетей Тамарой. Та сразу кинулась к Каминским, но обезболивать категорически отказалась. Пощупала, позадавала вопросы. Но что Маша могла ей сказать? Она кричала, показывала на живот, кивала или мотала головой, скорее всего, невпопад.

– Тамара! – закричал папа. – Ну сделайте же что-нибудь! Дайте ей что-нибудь обезболивающее! Ну вы же видите!

Видеть и слышать то, что происходило, было невозможно. Сердце на кусочки разрывалось от криков маленького невинного ребенка, а они стояли и ничем не могли помочь.  И папа, и Миша, и все остальные готовы были вынести что угодно, лишь бы не страдала она, Маша, Машенька…

– Тамара! – папа схватил бедного фельдшера за плечи. – Если вы сейчас не вколите ей обезболивающее, я… я… Вы же врач, в конце концов!

Но тетя Тамара и сама была не из робких. Она вырвалась и закричала в ответ:

– В том-то и дело, что не врач! Я фельдшер! И до приезда врача ничего не имею права делать, кроме очистительной клизмы! Вы понимаете, что если я сейчас обезболю, врач потом не сможет правильный диагноз поставить! А это может быть все что угодно! Скорее всего, аппендицит, но может быть и заворот кишок, и воспаление яичников, и еще неизвестно что! Ждите скорую! – она старалась перекричать бедную Машеньку и затем добавила чуть тише: – Ждите и молитесь.

– Простите, – сказал папа. – Простите… Дети, идите в другую комнату, читайте акафист святому Пантелеимону.

Андрей и Оля, которые только недавно научились читать, пошли. Миша остался. Он не мог выпустить из своих ладоней дрожащую детскую ручку и отвести взгляд от ее умоляющих глаз.

Машенька немного успокоилась.

– Ну почему же скорая так долго не едет? – папа посмотрел на часы и принялся ходить по комнате. – Тамара, давайте хоть эту клизму сделаем. А?

Тетя Тамара ушла к себе за кружкой Эсмарха. Мария легла на бочок и совсем затихла. Миша укрыл ее одеялом, продолжая держать ее ручку в своей.

– Прости меня, Машенька… прости… – шептал он сквозь слезы.

Пришла тетя Тамара, и они с папой заходились делать клизму.

– Ну где же скорая?!

Папа снова снял трубку и позвонил в скорую. Умолял, просил, говорил, что сколько нужно, заплатит. Ему нагрубили, сказали, что он не один такой умный, что бензина им почти не выделяют, что машин почти нет, что зарплату задерживают, что врачи увольняются и так далее.

Минут через пять после клизмы у Машеньки начался второй приступ боли. Она уже охрипла от крика, и получалось вообще какое-то мычание, стон, от которого разрывалось сердце и хотелось сквозь землю провалиться, лишь бы этого не слышать. Все опять столпились у ее кровати, не в силах ничем помочь.

– Маша… Машенька…

Ее детские глазки смотрели то на папу, то на братьев, и выдержать это было невозможно.

– Папа! – воскликнула Оля. – Папа! Ну почему Машенька так страдает? За что?  Почему Бог…

– Так! – тетя Тамара хлопнула рукой по столу. – Хватит нюни разводить! Собирайтесь, поедем сами в Охматдет! Живо!

Машеньку завернули в одеяло и понесли в машину.

– Миша, остаешься с младшими. Молитесь! Слышите, молитесь!!! – приказал папа.

Но Миша не мог молиться. Он один знал, за что страдает Машенька. Он даже не мог взглянуть на иконы, не мог даже перекреститься. Он рыдал, забившись в дальний угол на кухне.

«И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И выйдя вон, плакал горько…»

– Миша, не плачь, пойдем молиться, так папа сказал.

Миша почувствовал, как его тянет за рукав пятилетний Андрюша.

– Пошли.

В комнате он пытался читать акафист, но горло душили спазмы, в ушах стоял крик Машеньки, а сердце раздирали слова:

«Господи! Ну почему она? Маленький, ни в чем не повинный ребёнок! Это же я виноват! Я! Почему другой страдает за мои грехи? Господи, почему?» – тут его взгляд упал на Распятие, висевшее на стене, и он лишился чувств.

*   *   *

В больницу Машеньку привезли как раз вовремя. Дежурный врач только что освободилась от предыдущего пациента. Она быстро и профессионально сделала все необходимое, подтвердила диагноз: аппендицит, и распорядилась срочно готовить ребенка к операции.

– Так. Клизму сделали? Очень хорошо.

Операция прошла успешно. Врач, усталая, но довольная, вышла в коридор и успокоила папу:

– Все прошло хорошо. Уже не волнуйтесь, все нормально. Ребенок слаб, но скоро поправится. Острый приступ аппендицита. Все так скоротечно развивалось… Могли не успеть, – она еще что-то говорила насчет питания, посещений и физических нагрузок в будущем.

Из больницы отец Александр Каминский вернулся под утро. Вести, которые он принес, были хорошими. Несмотря на усталость, он стал служить благодарственный молебен. Горячо благодарил Бога за то, что все обошлось. Потом все немного поспали. Потом папа собрал необходимые вещи и опять поехал в больницу. К полудню примчалась из деревни мама, которой сообщили все по телефону.

Только к вечеру Миша смог пойти к Насте.

Настя была дома одна. Но она открыла ему дверь только затем, чтобы высказать все, что она о нем думает.

– Ты уничтожил меня! Растоптал! Я так ждала тебя. Я любила тебя, а ты…

Миша оправдывался. Он пытался ей говорить о чистоте, целомудрии, о своей любви, обо всем том, что ему советовал папа. Но было уже слишком поздно. А в жизни все надо делать вовремя.

Продолжение следует…

Первые две книги серии «Пикасо» можно заказать по адресу picasokniga@gmail.com

Читайте также