Князь-мученик Михаил Черниговский: «Возьмите славу света сего; я не хочу ее»

«А по Ярославе сяде на Киеве на великом княжении князь Михаило Черниговский сынъ Всеволода Черемна», – дописывал книжник последнюю строку лицевого летописного свода. Работа спорилась с трудом. Перо противно скрипело, а чернила то и дело размазывались. Летописец устало смахнул изо лба испарину: «По сему конец и Богу слава». Смиренный инок даже не подозревал, что только что внес в летопись имя человека, которому было уготовано стать не просто правителем Руси, севшим на великокняжеский престол в смутное время, – мучеником за ее веру. Да и сам князь, принимая из рук отца свой первый княжеский «стол», и не представлял себе, чем с годами обернется для него высокий титул…

Сейчас, покачиваясь в такт рыси лошадей, князь Михаил мог позволить себе полностью окунуться в мысли и раздумья о днях давно минувших. О том, что ждет его впереди, старался не думать – все равно решение принято, и менять его он не намерен. Дорога впереди долгая, а посему – князь неспешно копошился в закромах памяти, то и дело вытаскивая на свет Божий все новые и новые воспоминания. К тому же, рядом в седле кряхтел извечный спутник практически всей жизни князя – боярин Феодор – слушатель благодарный и немногословный. Он и так знал обо всем, что случалось с Михаилом за эти годы, поэтому диалог их со стороны выглядел странно: задумавшийся князь время от времени вздыхал – «А помнишь, боярине?» Тот согласно качал головой: «Любо, было, княже». Так и ехали. Зелень березовых рощ сменил степной ковыль, а князь все так же ссутулено сидел в седле, уйдя в себя и в воспоминания.

Сын князя Всеволода Святославича Чермного и дочери могущественного польского короля Казимира II Марии, он сам себя считал баловнем судьбы. Матери Михаил не помнил – Мария умерла при родах, и воспитанием сына всецело занимался отец. Отцовская спина была широкой и надежной, и до поры княжич не чувствовал себя особо обремененным. Но пришел час, когда после тяжкой распри Всеволод Чермный сел на киевском великом княжении, а в соседний Переяславль Южный отправил сына. Господь был милостив к молодому правителю. После того, как утихло страшное кровопролитье на Юге Руси, покой Михаила нарушали лишь небольшие перепалки между князьями, походы, пиры – дни пробегали незаметно. Переяславскому правителю исполнилось 32 года, когда он взял себе в жены Елену, сестру Даниила Галицкого, дочь великого князя Романа Мстиславича…

Михаил закрыл глаза. Сухой воздух степи был напоен пьянящим ароматом разнотравья, до боли напоминающим запах белокурой косы Елены. Князь улыбаясь посмотрел на боярина. Тот понимающе заулыбался в ответ. Каким сладким было то время, и как недолго оно длилось…

1223 год круто переменил жизнь не только самого князя Михаила, а и всей Руси. «И бысть плач и туга в Руси и по всей земли, слышамшам сию беду», — скупо записал летописец о исходе страшной сечи на Калке-реке. Михаил до сих пор чувствовал боль и горечь той битвы. Смотрел перед собой невидящим взглядом, и вспоминал себя, да еще восемь князей на бранном поле, сплошь устланном телами русичей. Еще бы – с Калки вернулся только каждый десятый воин, одних только киевлян полегло десять тысяч. Тогда страшно хотелось плакать и кричать, но с горла рвался только утробный рык, а глаза оставались сухими. По сей день в ночных кошмарах к нему приходят обезображенные монгольскими ятаганами русские воины. Князь чувствовал собственную ответственность за это поражение. Еще больше казнил себя за горделивую спесь, когда монголы, верные своей тактике «разделяй и властвуй!», перед битвой прислали к русичам послов с предложением мира. Мира не получилось: посольство изрубили, а князья, переругавшись, по своей несогласованности и спеси положили тьму воинов. Князь попытался отряхнуть из себя гнетущие воспоминания, но совесть вновь и вновь возвращала туда, в самые болезненные глубины памяти.

Чернигов. Мстислав Черниговский, как и еще тысячи русских защитников, полег на Калке. И Михаил, по старшинству, занял его престол. Но даже тогда, возобновив силы и став достаточно влиятельным правителем, он с ужасом вспоминал Калку. Похоже, другие князья и без того растерзанной Руси не усвоили ее уроков. «Гордыня погубит тебя, княже», – повторял духовник, когда после очередной межусобицы Михаил возвращался в Чернигов. Князь и сам понимал, как неразумно они поступают, разрывая родную землю на клочки уделов, вместо того, чтобы сплотиться плечом к плечу. Понимал, и пытался примириться самому и помирить других. Курский князь Олег, Владимир Рюрикович, Даниил Галицкий – Михаил метался между собратьями, пытаясь примирить их между собой, чтобы сохранить государство. Но потом опять играла княжеская спесь и шел брат на брата, и лилась русская кровь по городам и селам. Дважды он княжил в Новгороде Великом, потом Галич, наконец, Киев. На Северо-Востоке уже вовсю пылал пожар, зажженный Ордой, монголы испепелили Чернигов и подошли вплотную к стольному граду.

…Князь поежился, словно от холода. Тогда, в 1239-том, он во второй раз допустил ошибку Калки-реки. Виновато посмотрел на боярина, но Феодор, словно не замечая вопрошающего взгляда Михаила, смотрел вперед. А память безжалостно напоминала, как на предложение сдать город Михаил Черниговский ответил отказом и опять положил головы послов.

А потом случилось то, за что некоторые современники и до сих пор тайком плюют ему в спину. Нет, он не собирался спасаться бегством, он просто опять понадеялся не на Бога, не на свои силы, не на мощь русских мечей – князь Михаил решил испросить помощи Запада. «Глупец!» – разорвал тишину степного вечера невольный окрик князя. Кричал от бессилия. Как? Ну вот как он мог поверить в искренность Европы и оставить родные стены на произвол судьбы? Но тогда намерения и обещания венгерского короля Белы IV, будущего тестя его сына Ростислава, казались честными. Как и лицемерные ухмылки Даниила Галицкого и Ярослава Всеволодича – не успел князь Михаил добраться к венграм, как первый занял Киев, а второй, собрав большую рать, устремился разорять киевское княжество и захватил в плен жену Елену Черниговскую. «С такими друзьями и врагов не надо», – с горечью думал князь, на всех парах спеша к Беле. Тот, убедившись в бедственном положении будущего свата, дал ему от ворот поворот. А Руси как государства уже, фактически, не стало…

Ночью не спалось. Князь ворочался с боку на бок. «Спи, княже», – попытался было успокоить Михаила верный боярин. Но воспоминания опять и опять увлекали князя в круговорот лет. Вот Даниил Галицкий спешит в Венгрию, чтобы посватать своего сына Льва за дочь короля Белы. Вот Батый бушует на Волыни. Тогда казалось, что сама земля горела под ногами князя Михаила. В тот момент он опять понадеялся на то, что Европа протянет Руси руку помощи. Дорогой в Польшу, (туда, к родственникам матери, он решил отправить семью) князь представлял себе, как объединенные силы русичей, немцев, поляков, венгров выступят против Орды и остановят ее адское шествие по родной земле. А заодно – и не допустят монголов в Европу. Михаила ждало унижение и позор. Польские родственники даже не захотели признать в князе родную кровь, а уничижительный приём в Германии обернулся для него грабежом и убийством маленького сына. И король, и император, в очередной раз, медлили, выжидая. Момент для объединенного отпора был упущен: Русь была разгромлена, а позже пришел черед Венгрии и Польши. С поникшей головой возвращался тогда Михаил в Киев. Над Днепровскими кручами витал смрад от незахороненных останков защитников матери городов русских, а в сердцах оставшихся в живых русичей царило смятение…

Над степью царила предрассветная тишина, когда князь задремал в коротком забытье. Кинулся от шороха рядом. Федор, его боярин, склонив колени к розовеющей полосе востока, творил утреннюю молитву. Михаил стал рядом, но сосредоточиться так и не смог. Кратко испросив Божьего благословения, путники тронулись вперед.

Михаил тонул в раздумье. Тогда, в 1245 году, ему словно заслепило. Несмотря на предыдущие предательства, он все равно не терял надежды на помощь объединенной Европы, даже послал своего сподвижника, митрополита Петра, во Францию, на Лионский Собор. В искренности Папы сомневаться не хотелось, и князь воззвал христианскую Европу ко крестовому походу против языческой Орды. А Европа как Европа, – была слишком занята собственными интересами. Даже больше: почуяв запах крови и увидев ослабевшие силы русичей, немцы сами, как шакалы, бросились на Русь. Воззвание князя осталось лишь гласом вопиющего в пустыне.

Растерянный и убитый, князь Михаил нашел пристанище на небольшом острове возле Киева. Много думал, еще больше молился. Но относительный покой быстро развеяли слухи о том, что один за другим русские князья пошли на поклон к Орде. Поначалу эта мысль наводила ужас и отвращение. Вот Ярослав Всеволодич смиренно склонил горделивую голову перед идолами монголов и даже был признан старейшим среди князей Руси. Ярлык Батыя дал ему право владеть Владимиром и Киевом. За ним на поклон к ордынцам пошел и Даниил Галицкий. Было понятно, что «злая честь татарская» в ставке хана Батыя неминуемо ждет и князя Михаила. «Приглашение» не заставило долго томиться в ожидании.

Князь часто вопрошал сам себя: понимал ли он, что ждет его в Орде? Безусловно понимал. Мог бежать, мог укрыться. Конечно, покой и славу княжескую было уже не вернуть, но оставалось самое дорогое – жизнь горстки людей, которые из последних сил старались выжить на клочках истерзанной Руси. Собственной смерти князь перестал бояться после нескольких бесед с духовником, черниговским епископом Иоанном. Как-то, выйдя из его крохотной келии, князь будто прозрел: да, честь и славу княжескую не воротишь, да, убитых не воскресишь, но у него остается главное – вера. И посрамить ее, особенно после того, как Папа цинично вытер ноги о братские мольбы о помощи, было никак нельзя. Пошатнулся сам – не дай упасть другим, – принял решение князь Михаил.

Верный собрат Феодор, узнав о вердикте князя, сперва побелел как стена, но совладав с собой, твердо ответил: «Я, как и ты, княже». И вот, уже который день они в пути. За это время вся жизнь пробежала перед глазами князя. Много было ошибок, много сомнений. Но в этом своем решении – не посрамить перед ордой веру православную – князь был уверен, как никогда. Из раздумья вывел не то возглас, не то вздох Феодора: «Княже, орда!». Михаил поднял глаза и увидел на горизонте облачко пыли – стража монголов уже мчалась навстречу русичам…

У окна небольшой келии темнела согбенная фигура: летописец-монах корпел над изводом. Год за годом ложился на чистые листы красивой славянской вязью. «Того же лета Михайло, князь черниговскый, со внуком своим Борисом поехаша в татары, и бывши им в станех, послал Батый к Михаилу-князю, веля ему поклонитеся огневи и болваном их. Михайло же князь не повинуся велению… но укори его и глухыя его кумиры. И тако без милости от нечистых заколен бысть, и конец житию прият месяца семтября в 20 день [1246 года] на память святого мученика Евстафия», – среди другого выводил скупые строчки писец…

В истории человечества есть много примеров, которые мы обязаны помнить, ведь она циклична. И мудрым есть тот человек, кто учится на ошибках других. Мы слишком часто надеялись на сильных мира сего, и Господь не раз напоминал нам что «несть спасения» в «князи и сыны человеческия». Не запомнили, не усвоили урок. Вот и сейчас, как и много веков назад, родная земля горит в распрях, а мы ищем помощи кого угодно – Европы, Америки, никак не желая вспомнить прописные истины. Молитвами и предстательством великого благоверного князя Михаила Черниговского да отвернет от нас милосердный Господь Свой праведный гнев и ниспошлет мир на землю нашу.

Читайте материалы СПЖ теперь и в Telegram.

Читайте также