«И в горе, и в радости»: история о настоящей Любви

«Господи Боже наш, славою и честию венчай я!» – громоподобно раздался бас старенького, но еще крепкого и голосистого протоиерея под сводами муромского собора. «Исаие, ликуй!» – пел хор, и новобрачные, держась за епитрахиль священника, пошли вокруг аналоя.

В этот день в главном храме града Мурома венчалась необычная пара – сам князь Петр, строгий, но справедливый муромский самодержец, брал в жены Февронию, дочь древолазца бортника из деревни Ласковой, простую поселянку, хоть и девицу неписанной красоты и, как поговаривали, недюжинного ума. Перспектива грядущего неравного союза так расшевелила Муром, что город стал больше походить на разбуженный пчелиный рой, чем на человеческое селение. Как только стало известно, что свадьба князя Петра и простолюдинки Февронии – не выдумка и не сплетни, только ленивый не судачил о ее неравности, неправильности, грешности и кто знает, о чем еще.

Даже здесь, в храме, царило не совсем молитвенное настроение. Бояре, стоявшие впереди, только переглядывались, дивясь невиданному дерзновению князя, но побаивались возмущаться вслух. Зато их жены, все как на подбор в шелках, золоте и соболях, без умолку перешептывались, то и дело поглядывая на молодых. Слыханное ли дело: попрать княжеское звание и жениться на простолюдинке, какой бы умницей-разумницей да красавицей она не была.

А молодожены светились счастьем и были, казалось, воплощением самой Любви. Юная красавица Феврония почти не поднимала глаз, изредка одаривая князя взглядом, полным нежности и заботы. Князь Петр словно не видел никого из присутствующих и выглядел полностью погруженным в молитву. Казалось, брачующиеся предстояли сейчас перед Самим Господом, венчающим их, такими внимательными и сосредоточенными были их движения, а те шаги вокруг аналоя, вслед за священником, были ничем иным как дорогой ко Творцу.

Феврония появилась в жизни князя Петра необычным образом, поэтому и гудел весь Муром, что, мол, приколдовала девка самодержца, опоила зельем, опутала чарами. Правда, никто, ко своему счастью, не насмеливался сказать подобное князю, не то не сносил бы головы. Все было одновременно и намного проще, и намного сложнее.

Однажды в семье старшего брата князя Петра, на то время муромского правителя Павла, случилась беда – по наваждению дьявола к его жене стал летать змей. Супруги стали думать, как противостоять супостату. А суждено было погибнуть злодею «от Петрова плеча и Агрикова меча». Петр вступился за честь брата и его семьи. Честно сказать, молодому князю было боязно. Перед тем, как пойти на бой, он молился в храме, и Господь услышал княжескую молитву. Вскоре Петр нашел Агриков меч и в этом узрел благословение свыше. Всецело положившись на волю Божию, он выступил против насильника. Змея пришлось долго выслеживать, битва была лютой, но Петр все-таки одержал победу. Уже испуская дух, супостат изловчился и из последних сил обрызгал победителя своей ядовитой кровью.

Уже к вечеру тело князя покрылось страшными язвами и ранами, он мучился от нестерпимой боли. Чтобы облегчить невыносимые страдания брата правителя, над увечьями бились все лекари и целители округи, но безуспешно. Во все концы Руси разослали посланников, чтобы найти того, кто сможет помочь князю. Один из гонцов, проходя по Рязанской земле, увидел в лесной чаще дом и девушку у окна, сидевшую за работой. Ее глаза, казалось, проникали в самую глубь души, и строгий дружинник, рассказывая незнакомке о беде князя, чувствовал себя мальчишкой. Внимательно все выслушав, Феврония (так звали девушку из лесной избушки) сказала посланнику всего несколько слов: «Приведи князя твоего сюда. Если будет он чистосердечным и смиренным в словах своих, то будет здоров!».

К тому времени Петр слег окончательно и почти не мог двигаться самостоятельно. Верные слуги на руках принесли его к дому Февронии. Раны князя невыносимо болели, а язвы зудели так, что он был готов содрать с себя кожу.

– Здравствуй, князь! – услышал Петр мелодичный девичий голос и, как мог, приподнялся на носилках. У ног обездвиженного вельможи стояла красивая девушка в простом крестьянском платье, с белокурыми волосами, украшенными скромными полевыми цветами. Она внимательно смотрела на князя, а тот не мог поверить, что эта девчонка способна сделать то, с чем не справились самые известные лекари его земли.

«Что-то дружинники напутали», – промелькнуло в усталой голове, но тут язвы на ногах опять дали о себе знать, и князь без сил упал навзничь. Немного придя в себя, Петр спросил:

– Кто хочет лечить меня? За исцеление дам любую награду.

– Я могу тебя вылечить, – услышал князь мелодичную речь Февронии возле себя, – но награды никакой от тебя не требую. Вот слово мое: но если я не стану супругой тебе, то не подобает мне лечить тебя.

Бледное лицо Петра исказила язвительная ухмылка, но боль не давала долгого времени на раздумья.

– Да женюсь я, женюсь! Лечи давай, – простонал князь, а в душе слукавил: его великокняжеская гордыня и мысли не могла допустить о подобном. Да и надежда на исцеление от рук молоденькой девушки была невелика. А Феврония, видя на лице князя угасающую надежду, и бровью не повела – зачерпнула хлебной закваски, дунула на нее и велела князю вымыться в бане и смазать струпья.

– Но мажь не все, князь, – сказала она многозначительно.

Слуги тут же бросились топить старенькую баню, что стояла рядом. Петра занесли туда, а назад он вышел уже на своих ногах. В душе великий князь был рад исцелению, но княжеская гордость в знак благодарности ограничилась только небрежным поклоном Февронии. Вскочил он в седло и умчался прочь. За ним, посмеиваясь над простодушием крестьянки, ускакали и дружинники со всем почтом. Феврония за все время не проронила ни слова. Ни князь, ни его бояре не знали о том, что было открыто чистой сердцем девушке…

В Муроме Петр не мог найти себе места. Проклятая болезнь возвратилась с новой силой и очень досаждала ему. Еще больше мучила совесть. Только закрывал глаза – и видел перед собой взгляд Февронии. При воспоминании о ней сердце начинало колотиться часто-часто, но было стыдно, и это пекло больше, чем язвы. Уже через неделю князь сам постучался в дверь лесной избушки. Дверь открыл отец Февронии. Увидев Петра, посторонился. Девушка стояла у печи и что-то помешивала в горшке.

– Ну что, князь, – не то спросила, не то подтвердила, пристально глядя в глаза. – Вот ты и вернулся.

Слуги, столпившиеся у дверей, ахнули – их князь опустился на колени перед простолюдинкой и склонил голову.

– Прости, Феврония. Виноват я, скривил душой. Гордыня проклятая, мать всех грехов, замучила. Видно, по грехам моим мне эта болезнь через змия послана. Будь женою моей, – посмотрел виновато.

Сердце опять колотилось, князь на миг аж про раны забыл. Смотрел на Февронию и понимал: вот она, та единственная. Ради нее он готов был терпеть любую боль, только бы согласилась быть рядом. На второй план отошел и княжеский престол, и неровность союза, стало все равно, что скажут другие.

– По грехам нашим имеем, князь, – протянула руки Феврония. – Встань, не искушай слуг. Негоже самодержцу перед крестьянкой на колени падать. Иди в баню, мойся и вот, закваску возьми…

Так Феврония оказалась в Муроме. Во второй раз князь сдержал свое слово. Его спасительница оказалась лекарем не только телесной хвори, но и душевной. Ее любовь, смирение, доброта и умение все соотносить с Божиими заповедями день за днем доказывали князю, что в лесной чаще он обрел что-то несравнимо большее, чем просто избавление от язв на теле. Язвы были, но в первую очередь у него в душе, и вылечить их сам он был неспособен. Его лекарством стала сама Феврония, его жена, а панацеей от всех бед Петра было его искреннее раскаяние. Так любовь Божия и любовь земная оказались неразделимы. Женщина, рядом с которой князь смог исцелить свою душу, открыла ему новый мир – мир всеобъемлющей Господней Любви, которая одна способна врачевать больные души.

Вскоре после свадьбы Петра и Февронии княжеские палаты омрачила смерть князя Павла. Младший брат стал муромским самодержцем. Но не об этом в те дни говорили в городе. Когда дружинникам и боярам было еще более-менее все равно – они по-прежнему уважали князя Петра, – их женам не было покоя: кичливые бабы не могли принять то, что их княгиней стала простолюдинка. Появились сплетни, наветы, а через несколько дней в терем Февронии пришли посланники от бояр. Потеряв всякий страх, те не то что предлагали – буквально велели ей убираться вон из Мурома. Взамен разрешали взять что угодно. А Феврония ничего, кроме своего супруга, и не желала. Так и сказала боярам. Через несколько минут шумная толпа уже колотила в дверь палаты, где сидел князь Петр.

– Что будем делать, свет очей моих? – встревоженно смотрел на жену князь. – Что ждет нас? Изгнание, а значит, бедность? Я хотел дать тебе княжеский венец, а теперь… – нервно теребил в руках какую-то безделушку. Петр явно нервничал. Он тяжело переносил происходящее, его пугала неизвестность. Князь посмотрел на заплаканную Февронию, и выбор стал очевиден – надо принять волю Божию.

– Раз Ты, Господи, дал мне эту женщину в жены, Ты соединил нас узами брака, не остави нас и сейчас. Да будет воля Твоя!

Солнце садилось, когда супругов везли по Оке прочь из Мурома на двух ладьях, его последние лучи освещали лес, когда судна в первый раз за день пристали к берегу. Всю дорогу Петр держался, спокойно беседовал со слугами, пытался молиться, хоть и не особо получалось. Но сейчас не выдержал:

– Ну что, что мне теперь делать? Как буду дальше жить, своею волею самодержавие оставив? – спрашивал не то у жены, не то сам у себя.

Феврония стояла на берегу в лучах заката, красивая и по-княжески величественная. Спокойным голосом, как тогда, в лесной чаще, ответила, словно была твердо уверенна в том, что говорит:

– Не скорби, княже: милостивый Бог, Творец и Промыслитель всему не оставит нас в беде!

Ночь прошла спокойно, а на рассвете изгнанники опять двинулись в путь. Летний день казался бесконечным. Феврония стояла на носу ладьи и смотрела на речную гладь, когда поймала на себе заинтересованный взгляд одного из дружинников, сопровождавших их в дороге. Приблизившись к мужчине, княгиня негромко велела:

– Почерпни воду с одной и другой стороны лодки.

Тот недоуменно посмотрел на Февронию, но послушался.

– Одинакова вода, или одна слаще другой? – спросила княгиня.

– Одинакова, – отвечал тот.

– Так и естество женское одинаково, – молвила Феврония. – Почему же ты, позабыв свою жену, о чужой помышляешь?

Обличенный дружинник густо покраснел, смутившись правде, но сразу же повинился. Вечером путники опять пристали к берегу и стали готовиться к ночлегу. Повар принялся готовить ужин и, чтобы повесить котлы, срубил две маленьких березки. После трапезы Феврония, видя отчаяние и смятение на лице дорогого супруга, подвела его к пенечкам, что только-только виднелись над землей.

– Да будут они утром большими деревьями, – осенила обрубочки крестным знамением. Княжеская чета отправилась спать, а утром ничего не понимающий повар показывал Петру молоденькие березки, что весело трепетали листиками возле выгоревшего кружка от вечернего костра.

– Когда «для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет», то человек, надеющийся и уповающий на Господа, будет иметь благословение и в этой жизни, и в будущей, – словами из Писания сказала Феврония.

– Аминь! – поцеловал супругу в чело успокоенный Петр, но тут же встревоженно посмотрел поверх ее головы вдаль. – Никак за нами плывут, – показал рукой на горизонт. Там, покачиваясь на волнах Оки, приближались ладьи под знаменами Мурома.

И вправду, едва сойдя на берег, муромские послы стали коленопреклонно умолять князя вернуться в город. Как оказалось, в первую же ночь после отречения Петра от престола бояре не поделили власть, и смута переросла в резню. Теперь горожане, страшась межусобной брани, просят своего князя вернуться.

– Пойдем, жено. Муром ждет, – взойдя на ладью, протянул руку Петр. Феврония последовала за мужем. Ни тени гордыни, ни обиды, ни сомнения не промелькнуло на лице князя, пока изгнанники возвращались домой. Только тревога за свой народ отчетливо читалась в его глазах, да еще любовь и благодарность к жене, когда смотрел на ее укутанную в плащ фигурку на носу судна.

Прошли годы, затем десятки лет. В один из прохладных осенних дней, когда Муром стоял, облачившись в золото сентябрьских одежд, из врат одного из городских храмов вышли двое монахов. Люди преклонных лет, они не спеша шли ко княжескому терему, негромко переговариваясь. Поодаль держались слуги. Горожане по привычке кланялись инокам – весь Муром знал, что сегодня их правитель, князь Петр и его супруга, честная Феврония, умерли для мира, облачившись в ангельский чин. Княжеская чета на склоне дней действительно приняла монашество с именами Давид и Евфросиния. Жили так же богобоязненно, как и раньше, только еще больше молились и творили милостыню. Просили Творца о прощении грехов и еще о том, чтобы умереть в один день, и Он услышал их молитвы.

Князь Петр и княгиня Феврония отошли ко Господу в один день и час, каждый в своей келье. Приготовили даже особый гроб с тонкой перегородкой посередине. В нем и завещали похоронить себя. Простодушным горожанам показалось неприличным хоронить монахов в одном гробу. Вечером Петра и Февронию готовили к погребению, как и подобает, отдельно друг от друга, но уже утром священник, читавший Псалтырь над почившими, в ужасе отшатнулся – княжеская чета лежала вместе, в том самом приготовленном ими гробу. На другую ночь супругов разнесли по разным храмам, но к утру они опять чудесным образом оказались рядом.

Так и похоронили их вместе – около соборной церкви Рождества Пресвятой Богородицы, как символ и напоминание для нас о том, что их любовь, как чувство мужчины и женщины, переросла в то, что даже смерти победить не под силу, – в Любовь вечную.

Читайте также