Иллюзорная мощь Константинопольского патриархата

Патриарх Варфоломей. Фото: СПЖ

Новость о том, что Афинская Архиепископия (Элладская Православная Церковь) приняла решение признать, т.е. принять в общение Православную Церковь Украины, интересна и трагична не только потому, что она играет важную роль в нынешней драме распада православной Церкви.

В какой-то степени это решение было ожидаемо и не удивило тех, кто знаком с ситуацией в Православии, где отношения между Константинополем и Москвой выводятся на уровень противостояний наций, эллинов и варваров, а также конфликта власти.

Что нас действительно должно удивлять, так это некое подобие такта и дипломатичности, которое до сих пор еще сохранилось. Однако постепенно становится очевидным, это не столько разрыв общения между эллинистическими и славянскими Поместными Церквями и не столько геополитическое разделение православного мира, сколько последовательное разделение в языке, понятиях, значениях и толкованиях.

При этом трудно сказать, будет ли это разделение преодолено, поскольку Афины не признают, что из-за своих собственных этноцентрических фобий «русской напасти» они согласились участвовать в проекте развала нарратива русской идентичности, в рамках которого Киев является неотъемлемой частью полицентризма Великой, Малой и Белой Руси (независимо от того, отождествляем мы этот нарратив с идеологией «русского мира» или нет).

Они даже не упомянули о своем собственном вассальстве перед геостратегическими центрами силы, вассальстве, которое дало бы им хоть какое-то оправдание. По сути, они упомянули лишь об одном фундаментальном и основополагающем факте, герменевтическом ключе, на основе которого мы можем понять реальный ход событий — они сослались на «право Вселенского Патриархата предоставлять автокефалию», на основании которого Афины решили признать «автокефалию Православной Церкви Независимой Республики Украины».

Постмодернистская природа претензий Константинопольского патриархата на первенство

Безусловно, как в Элладе, так и во всем православном мире вскоре зазвучат голоса, которые начнут поднимать бесчисленное количество вопросов, одним из которых, скорее всего, будет вопрос о апостольском преемстве в самой ПЦУ.

Но то, что отличает сегодняшний церковный кризис от всех предыдущих, это не геостратегическая глубина разделения или слабость внутреннего единства Православной Церкви, которая никоим образом не определяет способ выживания в таком единстве (если мы являемся общесоборной Церковью, где тогда регулярные соборы всех Поместных Церквей?). На сегодняшний день очевидно, что Константинополь и Поместные Церкви, которые согласились или согласятся с его видением существования Православной Церкви, приняли свою особую точку зрения на реальность, по сути, представляющую собой постмодернистское видение Церкви, а именно – реализация идеи примата в ключе и контексте постмодерна.

Однако нетерпеливый читатель, несклонный верить рассуждениям с использованиям жаргонных клише гуманистических дисциплин (в число которых давно включены «постмодернизм» и «постмодернистский»), не увидит здесь каких-либо изысков или просто еще одного богословского текста. Я не пишу этот текст ради того, чтобы он был «постмодернистским», но хочу указать, что без представления хотя бы об элементарных концептуальных постмодернистских утверждениях невозможно понять поведение Константинопольского Патриархата.

В чем проявляется постмодернизм церковной драмы, которая началась после решения Фанара сначала даровать ПЦУ «автокефалию», а затем совершать действия, в результате которых другие Поместные Церкви вольно или невольно (солидарно или под угрозой) согласятся с данным решением.

Когда действительность подменяют интерпретацией действительности

Одной из отличительных характеристик постмодернизма является убежденность в тщетности концептуальности как таковой. Картина разрушенного мира, в котором нет стабильности подразумевает, что именно сила диктует нам не только то, как интерпретировать факты, но и как толковать понятия. Добро и зло, истина и ложь – это все составляющие реальности, относительной, как и любая другая реальность. Таким образом, понятия, лишенные смысла, могут быть полностью лишены значимости. Деконструированные они могут быть реконструированы как собственная противоположность: истина одного может оказаться ложью другого.

Какое это имеет отношение к богословию Константинопольского Патриархата? Самое прямое. Давайте рассмотрим Toмoс об автокефалии, изданный ПЦУ:

«С учетом вышесказанного мы заявляем, что своей главой Автокефальная Церковь на Украине признает Святейший Апостольский и Патриарший престол, равно как и другие патриархи и предстоятели, и выполняет, наряду с другими каноническими обязанностями и обязательствами, свою важнейшую миссию — сохранить чистоту нашей Православной веры, а также каноническое единство и общение с Вселенским Патриархатом и другими Поместными Православными Церквями... В случае возникновения серьезных вопросов церковного, догматического или канонического характера Его Блаженство, митрополит Киевский, от имени Священного Синода своей Церкви обязан обратиться к нашему Святейшему Патриаршему и Вселенскому престолу, стремясь получить его авторитетное мнение и достоверное толкование, в то время как права Вселенского престола в отношении Экзархата и священной ставропигии не должны нарушаться».

Несмотря на то, что патриарху Варфоломею ясно, что престол, на котором он сидит, другие «патриархи и предстоятели» не признают своим «главой», он полагает, что может установить ложь как истину, полностью перевернув систему ценностей.

Здесь мы подходим к проблеме конструирования реальности: несмотря на то, что патриарху Варфоломею совершенно ясно, что престол, на котором он сидит, другие «патриархи и предстоятели» не признают своим «главой», он полагает, что при выборе между фактической действительностью, которая есть, и конструированием некой новой реальности, которая, по сути своей, является ложной, он может установить ложь как истину, полностью перевернув систему ценностей. Эта способность игнорировать другого не является постмодернистской. Она лежит в основе идеи римского первенства, когда «наследник Петра» выполняет свое «служение» даже над Поместными Церквями и людьми, которые этого не признают и не желают.

Однако в то время как Первому Риму необходимо было узаконить свои собственные стремления, по крайней мере, хотя бы с помощью ряда исторических фальсификаций (наиболее известной из которых является ризница Константина), Второй Рим основывает свои претензии в духе постмодернистов, опираясь не столько на документы, сколько на интерпретации (согласно ницшеанскому принципу, который гласит, что нет никаких фактов, кроме интерпретаций). Таким образом, если «фактическая действительность» установлена исходя из ее интерпретации, то очевидно, что фактическая действительность как таковая ничего не значит.

Томос ПЦУ, с точки зрения формальной логики – бессмыслица, но бессмыслица не случайная

Любому здравомыслящему человеку, обладающему основными познаниями в области православного богословия, очевидно, что в документе с одной стороны говорится о предоставлении «автокефалии» (полной церковной независимости от внешнего влияния), а с другой, ПЦУ, по сути, «даруется» нечто, даже не представляющее собой автономию. Весь Томос, с точки зрения формальной логики, можно рассматривать как бессмыслицу (предложение: «С учетом вышесказанного мы заявляем, что своей главой Автокефальная Церковь на Украине признает Святой Апостольский и Патриарший престол» [Προσεπιδηλοῦμεν τοῖς ἀνωτέρω ὅτι ἡ ἐν Οὐκρανίᾳ Αὐτοκέφαλος Ἐκκλησία γινώσκει ὡς κεφαλὴν τὸν Ἁγιώτατον Ἀποστολικὸν καὶ Πατριαρχικὸν Οἰκουμενικὸν Θρόνον] представляет кульминацию этого абсурда и противоречивости).

Но бессмыслица эта не случайна – она постмодернична: автокефалия – это не автокефалия в своей сущности, а то, что Константинополь предлагает в качестве автокефалии. Значение этого термина не определено ни внутри него самого, ни в рамках предшествующей рецепции, оно определено тем, что Константинополь (и его геополитические заказчики) хочет использовать в качестве такого значения. Оно может быть бессмысленным, но смысл не существует сам по себе: в случае необходимости он каждый раз определяется заново в зависимости от ситуации. В этом как раз и наблюдается «неслучайный: не только исторические факты, но и целые институты могут и должны быть подвергнуты диктатуре новых навязанных значений, значений, которые существуют и имеют смысл (только) в момент, когда их определяет Вседержитель силы.

Бессмыслица Томоса ПЦУ не случайна – она постмодернична: автокефалия – это не автокефалия в своей сущности, а то, что Константинополь предлагает в качестве автокефалии.

И именно поэтому то, о чем в первую очередь позаботился Константинополь, – это реальная власть. Не просто право контролировать распределение денег внутри киевского архиерейского наместничества, а власть, дающая право распоряжаться толкованием фактов и институтов: таким образом, ПЦУ навсегда останется герменевтическим клиентом «Матери-Церкви».

Власть, которую так жаждет Константинополь, по сути, с постмодернистской точки зрения, носит демонический характер. Этой власти нужно непрерывное существование, внутри которого все может быть, но быть не обязано, и только эта власть является единственным «распорядителем» интерпретаций. И несмотря на то, что Москва обладает и военным, и демографическим, и церковно-политическим, и финансовым мощным потенциалом, который зачастую носит характер неделикатной и грубой силы, Москва, по сути, оказывается банально слабой перед требованиями, которые выдвигает Фанар.

Ей нужно, чтобы ее мощь самоочевидно воспринималось как величие, но у нее нет стремлений создавать постоянные «колебания» фактов и институтов, в рамках которых остается лишь способность Одного устанавливать и уничтожать достоинство других в той мере, которая подходит лишь Одному.

Наркотический дурман «новой» реальности

Идеи о том, что уже предоставленные автокефалии Сербской, Болгарской, Румынской Православной Церкви и других могут претерпеть изменения или быть в той или иной мере интерпретированы, можно услышать только в постмодернистских речах Фанара.

Хотя мы знаем, что исторические факты нельзя изменить задним числом в зависимости от сегодняшней выгоды, это не касается нашей ситуации.

Так же, как сегодня никто в Киеве уже не помнит времен, когда на Крещатике 9 мая проходили парады с участием ветеранов Красной Армии (чье антифашистское наследие до Евромайдана хотела унаследовать и Украина), а не ветеранов ОУН-УПА, в Константинополе никто не помнит себя до осени 2018 года.

Особенность константинопольской постмодернистской идеологии заключается в том, что она способна предложить нам идею, будто Сила Интерпретатора (то есть, Матери-Церкви) имеет право формировать наши коллективные воспоминания о событиях прошлого. Сегодня Фанар уверяет нас, что Украина всегда была ее канонической территорией, что тот же самый человек, патриарх Варфоломей, сам не подтверждал анафему Филарета Денисенко и т.д. Опять же, здесь мы видим общие идеи с новоиспеченными проектами идентичности.

Так же, как сегодня никто в Киеве уже не помнит времен, когда на Крещатике 9 мая проходили парады с участием ветеранов Красной Армии (чье антифашистское наследие, по крайней мере, до Евромайдана хотела унаследовать и Украина), а не ветеранов ОУН-УПА, в Константинополе никто не помнит себя до осени 2018 года. Это наркотическое восприятие текущей реальности, в которой отсутствует единение даже с самим собой, подразумевает безумный, непрерывный и неразборчивый выбор между (квази) реализмом и вымыслом.

И здесь мы сталкиваемся с постмодернистской инструментализацией «реального» и «воображаемого». С еще одним парадоксом. Иными словами, когда, например, Фанар указывает политическую ситуацию в Украине как причину для предоставления «автокефалии», он устанавливает легитимность вопроса о политической ситуации как критерия церковной организации.

Контраст политической реальности и церковных решений

Если политическая реальность является единственным или даже решающим критерием, то проект украинской автокефалии оправдан лишь в той мере, в которой он оправдывает суждение, что Константинополь – это Стамбул, город в Турции. То есть «воображаемый» Константинополь предпринимает «церковно-миссионерские» шаги, руководствуясь «реальной» независимостью Украины.

Как Константинопольский патриархат может заставить нас забыть о реальности 1453 года?

«Новый Рим» стоит и существует, даже когда его нет: Украина, как и все остальное, играет здесь лишь эпизодические исторические роли. Сила систематически, с точки зрения герменевтики, нечестна, но ее это не волнует, потому что она ощущает себя как силу: она говорит нам, что мы можем договориться о том, что произошло в 1219, 1767 или 1879 годах. Мы можем даже согласиться на массовую галлюцинацию, параллельную реальность, в которой она не изменила свою позицию 2018 года по сравнению с позицией предыдущих лет, но как она может заставить нас забыть о реальности 1453 года?

Есть в постмодернистских действиях своего рода некая демоническая природа. Она очень хорошо знает, насколько трагически «раздроблен» человек в падшем мире, в котором он существует, насколько все отношения и институты подвержены изменениям. Но постмодернизм из падения сделал религию, из фрагментаций падшего мира – молчаливое мерило и норму, смеясь над всеми нормами целого. Деконструируя «нарративы силы», он тайно поклонялся силам власти, насилию над человеком. И вот почему его природа носит демонический характер. И именно поэтому его природа ведет к саморазрушению.

Константинополь разрушает сам себя

Константинопольский Патриархат, опьяненный постмодернистской властью для создания параллельной истории и понятий, уничтожает сам себя. Поэтому так важно, чтобы ему не доверяли. Важно, чтобы защитить Константинополь от самого себя, от постмодернистского квазибогословия Константинопольского патриархата. Константинополь не есть Фанар, Фанар не есть Константинополь.

На основании чего Константинополь может укрепить свою власть с тем, чтобы не только управлять отношениями между православными церквями будучи «первым среди равных» (все это ему принадлежит по Преданию), но и быть «первым без равных» в абсурдных фантазиях митрополита Элпидофора, предоставлять автокефалии без консультации с какой-либо другой Поместной Церковью и устанавливать факты и их интерпретации?

Нынешние привилегии и прерогативы Константинополя проистекают из его положения Нового Рима, несмотря на то, что давно нет ни империи, ни города, в котором он был бы «Великой Церковью Христовой».

На основании собственного восприятия самого себя, на основании эллинистической расовой солидарности и геостратегической выгоды в рамках определенного актуального (на нынешний день) проекта. Еще больший парадокс заключается в том, что своей собственной постмодернистской идеологией Константинопольская Церковь разрушает сама себя.

Мы продолжаем наблюдать за тем, как нынешние привилегии и прерогативы Константинополя проистекают из его положения Нового Рима, несмотря на то, что давно нет ни империи, ни города, в котором он был бы «Великой Церковью Христовой». Константинополь существует только в одном коллективном, но одинаково значимом «воображении» Православной Церкви как место, имеющее фундаментальное значение для ее соборного этноса. Эта «имагология» (дисциплина об интерпретации инородных для воспринимающего объектов – Ред.) является одновременно исторической и эсхатологической: исторической по своей сути, а эсхатологической потому, что мы ожидаем – в противовес «реализму нынешней ситуации» – что Христос вновь появится и соберет нас в Своем Храме, в Храме Его как Премудрости Божьей.

Если же все подвергать «контекстуализации» и принять во внимание «реальную картину мира», то первой жертвой этого банального реализма станет сам Константинополь, которого нет. Тем не менее, он, Константинополь, существует, однако значительно отличается от того, чем руководит сейчас патриарх Варфоломей.

Константинополь, который не одержим эллинизмом, Константинополь, пославший  Константина Философа и Мефодия, Константинополь, который этносом переселился в Никею и был способен братски любить других. Такой Константинополь до сих пор встречается повсюду, но только, по-видимому, не у Фанара.

В некоторой мере именно эта способность Константинополя быть «пупом земли» сделала его «хронотопом» таких великих современных романов, как «Баудолино» Умберто Эко, «Хазарский словарь» Милорада Павича, «Пуп земли» замечательного Венко Андоновского. Константинополь объединяет и игнорирует время и место. Но только тогда, когда это место постоянства, исполненное смысла и содержания. Лишенный их, Константинополь перестает существовать. Он не прекратил свое существование ни в 1204 году, ни в 1453 году. Прекратил ли он свое существование в 2019 году?

________________________

Протоиерей Дарко Джого – богослов и публицист, профессор Православного Богословского факультета Сербской Православной Церкви в Боснии и Герцеговине.

Читайте также