Вечная жизнь Феодора Стратилата: святой глазами святого

Феодор Стратилат. Фреска Мануила Панселина. Фрагмент. Афон, Карея, Протат.

Железные когти на конце тонких, но прочных полос из воловьей кожи по живому рвали крепкое мускулистое тело воина. Он стоял перед мучителями ровно, как свечка, привязанный к деревянному столбу крепкими витыми веревками. Загорелый тренированный торс обнажен, вместо привычных кожаных доспехов – страшные раны, только взор остался тот же – уверенный, спокойный, даже величественный. Я не выдерживал веса его взгляда – сразу плакал, но слез уже не было, и сухие глаза жгло как от песка. Ноги предательски подкашивались, и я покачивался, словно в хмелю.

Феодор Стратилат, мой господин – это его вот уже третий час истязали воины императора. Истязали только за то, что он исповедал Единого Бога. Он не предал своего правителя, и не проиграл ни одной битвы, напротив – о подвигах Феодора Стратилата шла молва по всей империи. Молодой муж отличался особым красноречием и не по летах дарованной мудростью: его даже называли «вриоритором», искуснейшим витией. Император Ликиний возлагал на Феодора большие надежды – видел в нем идеального претендента на пост военачальника Гераклеи, особенно после славной победы храброго воина над змием в Евхаитах.

Страшная тварь терроризировала окрестности, пожирая всё живое на своем пути. Воин победил зверя мечом и каким-то заговором, как говорили местные жители, а потом попрал чудовище копытами коня. Тогда имя Феодора не сходило с уст, и никто не интересовался подробностями. Было главное – славная победа. А сейчас воины неистовствовали, словно не они еще утром стояли в стройной шеренге перед военачальником и внимали его приказам.

«Откуда в людях столько ненависти?» – вопрошал я сам себя. Воловьи жилы не выдерживали – 6 сотен ударов по спине и 5 сотен по животу, гнулись оловянные прутья, острые длинные гвозди вонзались в тело несчастного. «Откуда в моем господине столько силы?» – не давал покоя еще один вопрос. Самому сильному мужу хватило бы и 40 таких ударов, чтобы испустить дух. А здесь счет шел на сотни…

Ликиний восседал на возвышении, багровый от выпитого вина и от злости. Еще бы: только-только в народе стихла молва о 40 воинах, казненных на льду Севастийского озера, как тут новая выходка.

Я смотрел на пытку и не верил своим глазам: на лице господина не было ни капли боли или ненависти: «Слава Тебе, Боже наш!» – повторял он после каждого удара.

Ликиний восседал на возвышении, багровый от выпитого вина и от злости. Еще бы: только-только в народе стихла молва о 40 воинах, казненных на льду Севастийского озера, как тут новая выходка. И от кого – от, казалось бы, надежнейшего из надежных, храброго воина, талантливого администратора и ритора.

Император долго отказывался верить донесениям. «В Гераклее уверовало во Христа множество из народа, и особенно воины, и все они крестились», «Проповедовал Христа как истинного Бога, и многие обращались ко Христу. Каждый день граждане собирались для Крещения, и уже почти вся Гераклея приняла христианскую веру», – все это смахивало на наглую ложь, и Ликиний гнал от себя подозрения. Не мог его любимец, его надежда и ставленник, так с ним поступить.

Письмо от Феодора, доставленное гонцами, только укрепило его уверенность. Военачальник писал, что не может сам прибыть к императору, ведь «нельзя оставить город свой в то время, когда в народе такое большое смятение: ибо многие, – писал он, – оставив отечественных богов, поклоняются Христу, и почти весь город, отвратившись от богов, славит Христа, и грозит опасность, что Гераклея отступит от твоего царства. Посему, – просил он, – потрудись, царь, и приди сюда сам, взяв с собою изваяния более славных богов, – сделай это по двум причинам: чтобы усмирить мятежный народ, и чтобы восстановить древнее благочестие; ибо когда ты сам с нами пред всем народом принесешь им жертвы, то народ, увидев нас поклоняющимися великим богам, станет подражать нам и утвердится в отечественной вере».

В тот же день в Гераклею выдвинулись около восьми тысяч воинов и самых знатных из никомидийских граждан, возглавленных императором. В караване везли золотые и серебряные статуи наиболее чтимых богов и щедрые дары мудрому градоначальнику. Тот встречал Ликиния у ворот празднично украшенного города.

Гераклия была готова к небывалому торжеству на честь древних богов. Император, хорошенько приложившись к чаше, быстро уснул, а наутро первым, что попалось ему на глаза, была золотая рука какой-то богини, валявшаяся в углу зала. Пошатываясь на нетвердых ногах, Ликиний подошел к окну и обомлел. По дворцовой площади сновали нищие, растаскивающие обломки драгоценных статуй древних богов. А потом – этот наглый и уверенный взгляд Феодора и его слова, обжигающие, как пламя: «Смотри, Ликиний! Теми, кого ты почитал за богов, теперь владеют нищие. Подумай, стоит ли поклоняться божествам, которые не смогли защитить даже самих себя?»

– О, проклятый Феодор! – вскричал император. Злость застилала глаза. – Огня! Огня сюда подайте! Жгите его огнем, отступника!

Воины принесли пламенеющие факелы. Над площадью поплыл противный запах дыма и жженой человеческой плоти… «Слава Тебе, Боже наш!» – уже не шептал – стонал мой господин. Я ужасно ненавидел себя за то, что никак не мог помочь ему.

…Той ночью, когда уснули все, даже самые неутомимые слуги, Феодор молился в своей опочивальне, а я, как всегда, дремал у двери. Вдруг яркий белый свет озарил помещение, крыша разверзлась, и с небес послышался голос: «Дерзай, Феодор, я с тобою!». Меня охватил необъяснимый ужас, а мой господин был спокоен и невозмутим, повторяя, как и сейчас: «Слава Тебе, Боже наш!»

…Толпа вскрикнула – мученик, как подкошенный повалился навзничь. Я бросился к нему, но не успел даже прикоснуться к окровавленному телу, как стража императора отбросила меня и господина поволокли в темницу.

Признаться, я искренне просил смерти для господина, в минуты уныния слезно умоляя Господа, чтобы Он забрал Своего слугу к Себе, избавив от дальнейших мучений и страданий. Но Небо молчало, а я прекрасно понимал, что ждет Феодора на суде Ликиния.

Те пять дней показались мне адом. Золотой палец богини любви и еще несколько бесформенных кусочков, да пара десятков золотых монет – это все, что у меня осталось, и то, что могло не спасти, но хоть немного облегчить страдания моего господина. Раз мне удалось передать ему масло, чтобы омыть раны, и еще раз воин, стрегущий вход в темницу, с удивлением бросил пару скупых фраз, мол, узник жив-здоров. Признаться, я искренне просил смерти для господина, в минуты уныния слезно умоляя Господа, чтобы Он забрал Своего слугу к Себе, избавив от дальнейших мучений и страданий. Но Небо молчало, а я прекрасно понимал, что ждет Феодора на суде Ликиния.

А его ждал крест. Увидев, что узник не только не умер от голода, но и вышел с темницы таким же спокойным и уверенным, император велел пригвоздить его ко кресту, глумливо ухмыльнувшись: «Умрешь, как твой Еврей».

Весь день и всю ночь воины, охраняющие мученика, с изумлением наблюдали, как стоически он переносил боль. В некоторые моменты казалось, что он не здесь: взор Феодора туманился, и он смотрел куда-то вдаль, не видя никого перед собой и одновременно, видя все. Большинство времени он тихо молился, прощаясь с жизнью: «Господи, рекл ми еси первее, Аз есмь с тобою, ныне же почто оставил мя еси? Виждь, Господи, яко зверие дивии растерзаша мя Тебе ради. Помяни мя, Господи, претерпевающего крест Тебе ради, железо, и огнь, и гвоздие подъях за Тя: прочее же приими дух мой, уже бо отхожду от жизни сей».

Я чувствовал себя таким же Фомой, когда раны от гвоздей на руках и ногах Феодора затянулись прямо у меня на глазах.

Самым большим удивлением для охранников было то, как распятый военачальник ободрял уставших солдат. В его глазах было столько любви – любви к тем, кто только что прибивал его ко кресту, что я не мог смотреть на это без слез. Когда первые утренние лучи коснулись земли, воины, участвовавшие в казни, исповедали свою веру в Триединого Бога. Это был триумф – и поражение Ликиния.

Я лично помогал снимать господина с креста. Когда-то он рассказывал мне об ученике Спасителя – неком Фоме, который, увидев воскресшего Господа, не поверил в Его воскресение, пока не вложил свои пальцы в раны на Его теле. Я чувствовал себя таким же Фомой, когда раны от гвоздей на руках и ногах Феодора затянулись прямо у меня на глазах.

Моего господина все-таки казнили – он сам отдал себя в руки мучителей и преклонил голову под меч. Тогда произошло великое множество чудес и исцелений, много несчастных одержимых освободились от власти бесов.

С того времени прошло пять лет. Несколько дней назад Константин задушил Ликиния – его не спас весь сонм богов, богинь и божков, которыми был уставлен весь дом императора. Воины, как и мой господин, тайно верующие в Христа Распятого, сейчас почитают мученика Феодора Стратилата как своего предстателя и молитвенника, могущего походатайствовать за них перед Господом. Его помнят и чтят. А события из жизни моего господина все так же свежи в моей памяти, как и пять лет назад.

«Не ленись записать день кончины моей, а тело мое положи в Евхаитах», – сказал он мне перед казнью. Потом добавил «Аминь!» – и меч взвился вверх.

«Уар, раб Господень, слуга великого мученика Феодора Стратилата», – старательно вывел я заключительные строки и, подумав, добавил: – Аминь!»

Читайте также