Теперь я знаю, как выглядит настоящее Прощение

Старик стоял у входа в торговый центр, держа в руках скомканный платок, и всматривался в глаза покупателей, которые, суетливо семеня ногами на скользком льду возле пандуса, входили-выходили в стеклянное зеркало автоматической двери.

Одет очень скромно, если не сказать бедно, но чисто – настолько, насколько может быть чистым человек без определенного места жительства. Противный февральский не то дождь, не то снег бил в лицо старика, он мерзловато ежился, пытаясь спрятать лицо под облезлый воротник поношенного пальто, и внимательно приглядывался к проходящим мимо. Люди спешили, занятые каждый своим делом, не обращая внимания на странного деда.

В этот район мы переехали несколько недель назад, сразу после Рождества, и еще не успели изучить все магазины поблизости. За покупками я обычно забегала сюда, в супермаркет на минус первом этаже торгового центра. Каждый раз у входа встречала и этого дедушку вида бомжа-интеллигента. Как-то протянула ему пару гривен, он обезоруживающе посмотрел на меня не по-стариковски ясными синими глазами:

– Спасибо, дочка! Дай, Бог, тебе здоровья!

В следующий раз мы встретились уже как знакомые – я улыбнулась и протянула батон и бутылку кефира, старик, смешно шаркнув, поклонился и так же, стесняясь, поблагодарил. Стоял каждый раз на том же месте – в потертом сером пальто и темно-синем шарфе, на голове – меховая шапка. Какие-то странные красные варежки и битые валенки с калошами дополняли его нелепый вид. Казалось, старик кого-то искал, пытливо всматриваясь в лица многочисленных прохожих. Искал, но не находил…

В следующий раз я увидела его в церкви, на воскресной литургии. Он стоял в углу возле колонны и размашисто осенял себя крестным знамением. После службы, выходя из храма, наткнулись на него на паперти. Судя по потрепанному пакетику с мелочью в его руках, он просил подаяние. Поравнявшись с нищим, сын дернул меня за рукав: «Ма, давай поможем», – и, получив несколько гривен, вприпрыжку поскакал к дедушке. Тот ответил тихим «Спаси Господь!» – и снова улыбнулся нам своей почти детской усмешкой. Мы улыбнулись в ответ.

– Егор, Лизонька, вы домой?! – окликнул нас уже на парковке у храма знакомый голос. Соседка по площадке, Валентина Ивановна, тоже торопилась кормить многочисленное семейство.

По дороге в обычной воскресной тянучке обсуждали новости, близость поста, проповедь отца Иоанна, и я вспомнила интересного старика.

– А-а-а, так это Михалыч, – обрадованно закивала соседка и заговорщицким шепотом стала объяснять. С ее слов – Николай Михайлович – известная в городе фигура. Нищенствует давно, лет 15 уже. Вроде как бывший преподаватель одного из городских вузов, даже доктор наук. Жена умерла, сын где-то запропастился – не то наркоман, не то алкоголик – и тоже вроде умер. С их квартирой, просторной трешкой в центре города, тоже вышла какая-то мутная история, говорят, обворовали его.

– Но, наверное, профитькал куда-то, паразит старый. Сам живет на улице, в подвале возле теплотрассы, раз в неделю приходит помыться к Семеновне, этажом выше нас. Ему не раз предлагали помощь бывшие студенты и просто знакомые, но он упорно отказывается. Малахольный какой-то, прости Господи, – мелко закрестилась Валентина Ивановна. Уже выходя из машины, добавила: – Но ты, Лизонька, его не бойся, он не буйный. Так себе, городской сумасшедший.

В том, что соседка была неправа, я убедилась очень скоро. Возвращаясь после работы, решила забежать в магазин за творогом – побаловать своих любителей вареников в преддверии поста. Трещал морозец, снег скрипел и искрился под ногами – февраль в очередной раз не мог определиться: то ли он зима, то ли уже весна. Откуда-то из соседнего парка слышались народные мелодии – масляная неделя подходила к концу, но народные гуляния только-только начинались. Какой-то уже порядком нагулявшийся мужик, пьяно пошатываясь, брел мне наперерез. Сильно вывалянная в снегу куртка и внушительный бланш под правым глазом свидетельствовали, что праздновал он сегодня уже давно и крепко. «Стой, красавица, куда спешишь?» – едва совладая с языком, промычал он. Я попыталась обойти пьяницу стороной, но тот пошатнулся и чуть не упал прямо на меня. Я вскрикнула.

– Дай-ка, дочка, – откуда-то сзади послышался показавшийся знакомым голос. Николай Михайлович в своем плохоньком пальтишке и смешной шапке взялся непонятно откуда. Я растеряно посторонилась.

– Федор! Где же тебя, брат, так угораздило? – подхватил старик (где только и силы взялись) почти упавшего мужика. – Пойдем, я тебя домой отведу, а то Мария ждет, поди, дома, дети со школы вернулись, а ты вот мерзнешь ходишь, девушек пугаешь, – хитро подмигнув мне, по-отцовски увещевал опешившего мужчину Николай Михайлович. Тот с горем пополам выровнялся, но через минуту опять повис на сухощавой фигурке старика – пошатываясь в такт шагам, он потащил непутевого Федора в сторону домов.

От растерянности забыв, зачем шла в магазин, я купила рыбы, мандаринов и, приплясывая от мороза, побежала домой. Уже после ужина, отправив детей играть, рассказала мужу об инциденте.

– Вот тебе и Михалыч, – вдумчиво протянул Егор. – Я вчера, когда с Боней гулял (Боня – наша пекинес, маленькое, но хитрющее создание), встретил Ларису Семеновну с третьего этажа и спросил у нее по поводу этого дедушки. Может, чего помочь надо. Что-то жалко мне его. Пальтишко это тоненькое перед глазами стоит, варежки глупые, женские какие-то. И, главное, глаза! Ты видела его глаза? – вопрошающе посмотрел на меня муж. – Ну не похож он на опустившегося бомжа. У нас сегодня что, пятница?

– Ну, пятница, – еще не понимая, к чему он клонит, ответила я Егору.

– Так вот завтра пригласи его к нам на заговины, вечером, часам к семи. Заберем его после вечерни.

Вы, наверное, думаете, что любая нормальна женщина на моем месте, мягко говоря, возразила бы мужу: подумать только – едва знакомого бомжа в дом привести. Но в этом весь Егор. Как задумает что-то – не перепрешь. Кроме того, за годы супружеской жизни я хорошо усвоила: спорить с мужем – неблагодарная вещь. Все равно в итоге он почему-то всегда оказывается прав. Поэтому я просто кивнула, хоть в душе и закипело несогласие.

– Ну и что тебе ответила Валентина Ивановна? – спросила только.

– Что он сам кому хочешь поможет, – улыбнулся Егор.

В субботу после службы мы неторопливо выбирались из переполненного храма. Михалыч, как всегда, стоял на паперти и, улыбаясь, благодарил верующих за милостыню. Егор обогнал меня. Старик немного встревоженно смотрел на приближающегося мужа. Я пыталась поспевать следом. Увидев меня, он несмело улыбнулся и кивнул.

– Здравствуй, отец! Замерз, наверное? Пошли, чай пить будем, – без предисловий начал Егор. Старик, как ни странно, не спорил и не отнекивался, а, троекратно перекрестившись и поклонившись на храм, неторопливо пошел с нами к парковке.

Дома было тепло. Закончив последние приготовления, я пригласила необычного гостя к столу. К тому времени он снял свое хиленькое пальтишко и остался в свитере домашней вязки – немного широком на его худощавую фигуру. Странно, но от старика даже не пахло улицей – нормальный опрятный дедушка, хоть и немного запущен. Но даже это вскоре отошло на второй план. Егор благословил стол, и мы сели ужинать. Поначалу говорили обо всем понемногу – о морозах после оттепели в начале месяца, о захаркиных успехах в школе, о войне на востоке, что никак не прекратится. Михалыч негромко поддерживал беседу, скромно вставляя комментарии по теме. Честно говоря, я чувствовала себя школьницей – такой четкой, сдержанной и грамотной была речь старика. «Кажется, Егор опять оказался прав», – промелькнуло в мыслях.

– Лизочка, может давай уже чай пить, обещали ведь гостю, – улыбнулся Егор и, пока я встала за заварником, немного смущенно попросил: – Николай Михайлович, а расскажите немного о себе. Мы бы очень хотели вам помочь, только скажите, чем. Вот у меня близкий приятель – директор дома престарелых здесь рядом, в N, – Егор назвал город километров за 10 от нас. – Я могу поговорить и устроить вас туда. Там вроде неплохо. В любом случае лучше, чем вот так на улице.

Я принесла чай и присела рядом с мужем:

– Соглашайтесь, Николай Михайлович!

Старик посмотрел на нас так, как отец смотрит на напроказничавшее дитя – с терпением и любовью:

– Спасибо, детки, но не затрудняйтесь.

– Да как же... – попыталась я возразить, но Николай Михайлович начал рассказ.

– В прошлом я – преподаватель философии в нашем университете, доктор наук. Защитился рано, семьей обзавелся поздно, всего себя отдавал науке. Ирочка, жена моя, Царствие ей Небесное, была для меня смыслом жизни. Она всю жизнь проработала кардиологом, и иногда было непонятно, кого она любила больше – меня или работу. Хотя нет, мы оба души не чаяли в Кирюше, сыночке, – на этом месте голос старика предательски задрожал, но он быстро совладал собой. – Кирилл был поздним ребенком, рос умным мальчиком, но видно где-то я не досмотрел.

Николай Михайлович выпил кружку чаю почти залпом, взял рогалик и, понемногу отщипывая от него, рассказывал и виновато смотрел на нас своими по-детски чистыми глазами.

– В начале 2000-х Ира тяжело заболела. К тому времени я уже не преподавал. Пенсии на лекарства не хватало, и пришлось продать квартиру, чтобы оплатить лечение. Купили крошечную двухкомнатную поблизости. Ире ненадолго стало лучше, но беда пришла с другой стороны. Кирилл – на тот момент ему было почти 30 – месяцами пропадал в своих экспедициях на раскопках, работал археологом. Однажды в один из его набегов домой я заметил в сыне какую-то странность. Наш добрый мальчик похудел, осунулся, стал нервным и грубым. Вечером я вошел к нему в комнату и ужаснулся: голая рука спящего сына была синей от уколов. Как оказалось, полгода назад друзья предложили ему попробовать «кайф». Кира попробовал и не смог остановиться. А я… Я не смог его спасти – через месяц он умер от передозировки, даже не приходя в сознание. Человек, который предложил ему это дьявольское зелье, – мой бывший студент, живет в соседнем доме. Ира не смогла пережить смерть сына – регрессия болезни забрала ее через три месяца. Сгорела тихонько, как свечечка. Я пытался сделать все возможное, чтобы спасти ее, выставил на продажу наше жилье. Покупатели нашлись быстро, накануне смерти Ирины мне дали задаток, сами взялись оформлять документы. Мне, как вы понимаете, было не до этого. Похороны практически не помню. Уже потом соседи рассказали, что в этот момент меня очень сильно поддержали бывшие коллеги. А после похорон оказалось, что возвращаться мне некуда – в квартире уже были сменены замки, а телефон покупателей не отвечал. Так и остался – в чем был – на улице. Первое время думал, тронусь умом. Я очень любил Ирочку, Кирилл так вообще – свет в окошке. Смысла жить дальше одному не видел. Около месяца скитался по знакомым, старым друзьям, а потом оказался здесь, в подвале. Хотел было даже с моста прыгнуть, пошел на набережную, но увидел по дороге объявление на доске возле храма – собирали помощь для маленькой девочки Киры. У трехлетней малышки – миелобластный лейкоз. И вы знаете, – поднялся с места Николай Михайлович, – меня как холодной водой окатило. Побежал в храм, как раз вечерня заканчивалась, исповедался, выплакался – и отпустило. Так и живу. А все свои излишки стараюсь отдать тем, кому нужнее.

– Излишки? И давно вы так живете? – растерянно переспросил Егор. – Сколько вы на улице?

– Да вот уже 13-й год. Живу недалеко, на Пушкинской, в подвале. Там хорошо, тепло. Помыться раз в неделю пускает соседка по бывшей квартире – она одна осталась там из тех, кто меня знает. Кушать… Да мне много и не надо – вот вы, детки, хлебушка, добрые люди копеечку дадут. Главное – мне есть для кого жить…

На пороге Николай Михайлович, благодаря, повернулся к нам и, уже взявшись за дверную ручку, негромко сказал:

– Знаете, деточки, я благодарю Бога за то, что за всю мою никчемную жизнь я так ни разу и не встречал плохих людей, Он благословлял меня только добрыми...

И не спеша ушел в темень февральской ночи, в свой подвал на Пушкинской. В ту ночь мы с Егором так и не сомкнули глаз. Под впечатлением ходили и весь следующий день. Это ж какую огромную любовь к людям, какую величину прощения и чистоту сердца надо иметь, чтобы, прожив почти 74 года, вот так уверенно говорить, что за всю свою жизнь так ни разу и не встречал плохих людей.

Ни тех, кто посадил его сына на иглу.

Ни тех, кто обманул его, присвоив квартиру.

Ни тех, кто, просто проходя мимо, ненавидит его только за то, что он бездомный.

Ни тех, кто спускал на него собаку.

Ни тех, кто сейчас насмехается с его «малахольности».

Он не встречал плохих людей.

День подходил к концу. Завтра – первая седмица Великого поста. Телефон то и дело пищал от сообщений с очередной рафинированной картинкой и штампованным стишком, мол, прости и прощаю. А я не знала, что ответить. Думала о старике, который никогда не встречал плохих людей. Милостыня есть – прощать, – поучал отец Иоанн Крондшатский. Я думала, это мы дали милостыню несчастному бездомному. Но похоже, Господь в это Прощеное воскресенье подал нам Свою милостыню – пример того, как выглядит настоящее Прощение.

Читайте материалы СПЖ теперь и в Telegram.

Читайте также