Нагота эроса в евхаристии любви

Струится людской поток по Лондонскому мосту. Их так много. Я не думал, что смерть не унесла ещё так многих… Парижские бульвары и люди-муравьи, вбегающие и выбегающие из муравейника метро. Их так много. Ещё одна шумная человеческая река – проспекты Токио. Стадионы Лос-Анджелеса во время матчей по регби. Ревущие толпы зрителей на стадионах Киева, Москвы. Их трибуны, как травяным ковром, покрыты разноцветной толпой. Затем этот возбужденный людской рой выплёскивается на улицы. Точно так же, как по гудку сирены с фабрик выливается многомиллионная рабочая толпа: Осака, Кёльн, Торонто…

Спешат. Выиграть день, скоротать неделю, прожить год. Крупинки бесчисленного количества людей пересыпаются в песчаных часах, и их поглощает смерть. Беспорядочно нагромождённые гнёзда многоэтажных зданий и лабиринты их внутренностей. Коридоры, лифты, лестничные площадки. Где-то там, внутри, одна дверь – наша. Она услужливо закрывается за нашей спиной, определяя наше жизненное пространство. Накрываем стол, открываем бутылку вина, занимаемся любовью. Несколько лет живём ложным чувством вечного, безмятежной продолжительности. И песочные часы смерти поглощают секунды, месяцы, эпохи.

Одно столетие – это кратчайший миг в последовательности страниц нашей школьной Истории. Однако никто из нас не будет существовать ни в одном столетии. Всегда будут Лондонский мост, муравейники Парижского метро, проспекты Токио, стадионы Лос-Анджелеса, фабрики Осаки, Кёльна и Торонто. В муравейниках будут зажигаться и тухнуть бесчисленные светлячки окон. Кто-то будет накрывать стол, открывать вино, заниматься любовью. Это будут «другие» – не мы. Как и прежде нас было множество «других».

Каждый человек – это неповторимый взгляд, неповторимая улыбка. Он разговаривает, думает, любит так, как никто другой, ни до него, ни после. Он поёт о любви на краю моря, погружается в волну. Поднимается на скалу, радуется закату солнца, слушает шум прибоя. Впитывает настоящее с беззаботностью, присущей вечному. Он не боится смерти, которая скосит его, не боится предательства плоти, которая с каждым днём всё больше и больше увядает и когда-то сгниёт в земле.

Загоревший мальчик с гибким, как у газели, телом и выгоревшими ресницами, что общего у тебя с тобою завтрашним – с согнутым и хрупким стариком с дрожащими руками и слабым светом в мешках глаз. И ты, дышащая свежестью девочка, трепетное тело леопарда, как меняются твои нежная кожа, светлый взгляд, упругая грудь, живые волосы, которые развивает ветер. Как они становятся жёлтой увядшей старушечьей плотью, скрюченными суставами, почерневшими венами, прерывистым дыханием? Каково наше настоящее «Я», наше действительное лицо?! Когда и где воплощается наша истинная идентичность, каково «ядро» нашего существования, подлинный «субъект» как красоты, так и тления?!

Каждая пригоршня земли – горсть смерти. Увядшие листья розы, угасшие глаза, замерший трепет грациозной плоти, расплетённые кости птиц, зверей, людей. Столь поражающая единственность, растворившаяся во всегда одной и той же земле, в ненасытных устах земли, которая ожидает всех нас. Земля – ощутимая смерть, запредельное – неощутимая надежда.

Обращаемся в пустоте, в необъяснимом таинстве смерти. Вокруг нас бесчисленные галактики, звёзды – как песок у уст моря. Мёртвые миры, без улыбок, цветов, птичьего пения, игры света во время заката. Пара человеческих глаз и сознание, скрывающееся за изумлённым взглядом, – целый «иной» мир. И внутри этого «иного» мира мы ищем загадку смерти. Мёртвые миры галактик не знают смерти, и только наша крошечная планета, на которой жизнь бьёт ключом, собирает в каждой горсти земли столько смерти.

Что означает единственность нашей Земли в бесконечной вселенной, что означает единственность каждой человеческой личности в бесконечной смене поколений? Люди доисторического периода, каменного века, жившие в пещерах. Насколько у них было животного инстинкта и насколько личностной инаковости, запечатлённой в их обликах? Или дауны, «дебилы», потерянные лица душевнобольных, шизофреники, старики-маразматики? Или же мириады умерщвлённых эмбрионов, бесчисленное количество оплодотворённых яйцеклеток, удалённых из материнского тела за несколько недель до того, как приобрели пульсацию своего собственного сердца. Кто принимает решение в этом беспощадном выборе? Кто может выразить границу между человеком и не-человеком, действительностью и возможностью, данным и вероятным?

Наша мысль не может уловить личности бездейственной: без мысли, слова, оценки, воображения, желания, выражения. Так же как и не может воспринять бытие вне рамок пространства, времени и числа. Какой мысленной картиной можно отобразить человеческое существование после смерти, личностную инаковость без телесных и душевных действий? Что означает существование «сверх где»? Как «все» становятся бессмертными и кто эти «все»? Мы не знаем даже разницы между оплодотворённой яйцеклеткой и сознательной личностью, между сознательной личностью и врождённой паранойей или слабоумием?

Мы изучили, из чего состоит ядро атома, какова структура ДНК, из чего состоит свет, какое вещество составляет удалённые галактики. И не умеем определять, ни где начинается, ни где заканчивается человеческий субъект, наше собственное «Я».

Мы пытаемся разгадать загадку нашего бытия, раскрыть тайну жизни и смерти подобно тому, как червяки ищут грязи после дождя. Слепо, в рамках предопределённого и непреодолимого. Мысль и слово не могут гарантировать нам ничего, кроме ложного чувства познания, парабол, аллегорий, картин, полученных через тусклое стекло, гадательно. Пытаемся зацепиться за опыт других, опыт людей, свидетельствующих, что они видели Бога, разговаривали с Ним. И пытаемся представить этот опыт объективно, загнав его в квадратные понятия, подкрепляющие нашу логику. Чтобы на основании этой логики построить для себя психологическую самодостаточность, броню, которая защищала бы нас от страха и паники.

Может, там, где заканчивается самодостаточное познание, существует «иное» познание? Может, более достоверное познание восходит тогда, когда всё становится перстью, пеплом и тенью?

Существует один способ недоумевать, одновременно доверяя. И этот способ мы можем нащупать только в эросе. Эрос значит вера, доверие, самоотдача. Находишься во тьме бесконечных вопросов, на которые нет ответа. Однако оставляешь всё ради желания, и оно удостоверяет тебя, что Другой желает твоего желания. И тогда все вопросы получают ответ без ответа. Значимое действует без знаков. Существует только язык возношения, язык желания. На котором разговаривает младенец, когда сосёт грудь матери. На котором разговаривают влюбленные в молчании «единой плоти».

Темнота этих вопросов – расстояние, отделяющее человека от Бога. Это расстояние меряется не местом, но природой. Наша природа и Его – разные. Именно наша природа отстраняет нас от ответов на эти вопросы. Поэтому даже отрицание существования Бога, вечности человеческой личности – это лишь одно из природных состояний. Его можно понять. Превратить природную удалённость в личностную связь – это подвиг самоотречения от природы, это подвиг обнажения человеческого эроса в евхаристическом приношении любви.

Читайте также